Потрясающие приключения Кавалера и Клея - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Шейбон cтр.№ 11

Спустя три с половиной минуты после нырка Йозеф выскочил на поверхность, брыкаясь ногами в тяжелых ботинках и двух парах носков. Лишь дыхательные упражнения Корнблюма и чудо привычки не позволили ему при ударе о воду выдохнуть весь кислород до последнего атома. Теперь же, задыхаясь, он выбрался на набережную и на четвереньках пополз к шипящей жаровне. Запах керосина был точно аромат горячего хлеба, теплых летних тротуаров. Йозеф втягивал воздух бочонками, до самого нутра. В легкие будто вливался весь мир: паучьи ветви деревьев, туман, цепочка мигающих фонарей на мосту, свет в старой башне Кеплера в Клементинуме. Йозефа внезапно вырвало, и он выплюнул что-то горькое, и постыдное, и горячее. Отер губы рукавом мокрой шерстяной рубашки, и ему чуточку полегчало. Но затем он сообразил, что куда-то пропал брат. Дрожа, Йозеф встал – тяжелая одежда повисла кольчугой – и увидел Томаша в тени моста, под резной фигурой Брунцвика: брат неуклюже молотил по воде, греб, задыхался, тонул.

Йозеф снова бросился в реку. Вода по-прежнему была холодна, но он словно и не почувствовал. Он плыл, и что-то щупало его, дергало за ноги, тянуло под воду. Всего лишь земное притяжение или быстрое течение Влтавы, но Йозефу чудилось, будто его лапает такая же мерзость, какую он выплюнул на песок.

Увидев Йозефа, Томаш тотчас разрыдался.

– Плачь дальше, – велел Йозеф, рассудив, что тут важнее всего дышать, а плач – отчасти тоже дыхание. – Это полезно.

Йозеф обхватил брата за талию и поволок его и свою тяжеловесную персону назад к Кампе. Плещась и барахтаясь посреди реки, они беседовали, хотя впоследствии не вспомнили, о чем шла речь. Каков бы ни был предмет дискуссии, позже обоим казалось, что тема была спокойная, праздная, вроде шепотков, какими они обменивались порой, засыпая. Потом Йозеф заметил, что руки и ноги у него теплы, даже горячи и что он тонет. Последнее его воспоминание – Бернард Корнблюм, что рассекает воду, приближается к ним, и его кустистая борода увязана в сеточку для волос.

Йозеф очнулся час спустя дома в постели. Томаш пришел в себя только через два дня; почти все это время никто, и меньше всего родители-врачи, не надеялся, что он оправится. После Томаш уже не был прежним. Не выносил холода, всю жизнь страдал насморком. И – вероятно, потому, что пострадали уши, – потерял вкус к музыке; либретто «Гудини» было заброшено.

Иллюзионистские уроки прекратились – по просьбе Бернарда Корнблюма. В те непростые недели, что последовали за эскападой, Корнблюм был сама корректность и забота – носил игрушки и игры для Томаша, защищал Йозефа перед Кавалерами, всю вину брал на себя. Доктора Кавалеры поверили сыновьям, когда те сказали, что Корнблюм тут вовсе ни при чем, и, поскольку мальчиков он спас, прощали его с дорогой душой. Йозеф так раскаивался и казнился, что родители готовы были даже разрешить ему продолжать занятия у нищего старого иллюзиониста, который не мог себе позволить лишиться ученика. Но Корнблюм сказал, что его работа с Йозефом подошла к концу. У него еще не бывало столь одаренного протеже, но дисциплина – единственное, по сути, достояние эскаполога – ученику не передалась. Корнблюм не сказал Кавалерам того, в чем втайне уверился сам: Йозеф – из тех несчастных мальчишек, которые становятся эскапологами не из стремления доказать превосходство механики своего тела над невероятными препонами и законами физики, но по метафорическим причинам опасного свойства. Такие люди живут в плену незримых цепей – замурованы в стены, зашиты в ватиновый кокон. Для них финальный подвиг самоосвобождения слишком предсказуем.

Корнблюм, однако, не устоял перед соблазном напоследок покритиковать выступление бывшего ученика в ту ночь.

– Забудь, от чего убегаешь, – сказал он. – Прибереги страхи для того, к чему бежишь.

Через две недели после катастрофы, когда Томаш оправился, Корнблюм зашел в квартиру вблизи от Грабен и повел братьев Кавалер на ужин в клуб «Хофцинзер». Клуб оказался вполне обыкновенный – тускло освещенный обеденный зал, пропахший печенкой и луком. В клубе имелась маленькая библиотека, набитая плесневеющими книгами про обманы и подделки. Электрический камин в гостиной весьма безуспешно освещал потертую велюровую обивку разрозненных кресел, немногочисленные пальмы в кадках и пыльные каучуковые деревья. Старый официант по имени Макс из платка просыпал Томашу на колени древние карамельки. На вкус они были как пережженный кофе. Фокусники же в клубе не отрывались от шахматных досок и безмолвных партий в бридж. Недостающие слоны и пешки они заменяли пустыми винтовочными патронами и столбиками довоенных крейцеров; их игральные карты доконала целая вечность кримпов, разломов и пальмирования в руках былых шулеров. Поскольку ни Корнблюм, ни Йозеф навыками светской беседы не обладали, бремя разговора за столом легло на Томаша, и тот старательно нес его, пока один из членов клуба, старый некромант, что одиноко ужинал за соседним столом, не велел ему закрыть рот. В девять вечера, как и было обещано, Корнблюм доставил мальчиков домой.

Пара молодых немецких профессоров, с электрическими фонариками шнырявших в стропилах Староновой синагоги – иначе Альтнойшул, – вообще-то, удалились в разочаровании, ибо чердак под ступенчатым щипцом старой готической синагоги оказался кенотафом. Где-то на рубеже прошлого века отцы города вознамерились «почистить» старинное гетто. В краткий период, когда судьба Староновой как будто висела на волоске, хранители, причастные тайному кругу, извлекли своего подопечного из его древнего обиталища под грудой списанных сидуров на синагогальном чердаке и поместили в комнату в многоэтажке поблизости, только что построенной одним из хранителей, каковой в публичной своей жизни успешно спекулировал недвижимостью. После этого всплеска необычайной деловитости в кругу хранителей опять воцарилась взращенная в гетто инерция и дезорганизация. Переезд задумывался как временная мера, но отчего-то так и не был отменен, даже когда стало ясно, что Староновую пощадят. Спустя несколько лет старая иешива, в чьей библиотеке хранились записи о переезде, пала под ударом шар-бабы, и журнал, содержавший запись, был утерян. В результате адрес Голема хранители смогли предоставить Корнблюму лишь отчасти – номер квартиры, где скрывался Голем, был позабыт или под вопросом. Неловко признаваться, но ни один из нынешних хранителей не припоминал, чтобы ему доводилось видеть Голема позднее начала 1917 года.

– Ну и зачем тогда снова его перевозить? – спросил Йозеф старого учителя.

Они стояли перед искомым зданием ар-нуво, давно поблекшим и захватанным сажевыми пальцами. Йозеф нервно подергал фальшивую бороду – от нее чесался подбородок. Вдобавок он приклеил усы, нацепил парик – все рыжее и хорошего качества, – а также толстые круглые очки в черепаховой оправе. С утра, осмотрев себя в зеркале у Корнблюма, Йозеф счел, что в твидовом костюме, купленном для поездки в Америку, весьма убедительно смахивает на шотландца. Менее ясно, как сходство с шотландцем на улицах Праги поможет отвлечь внимание от операции. Подобно многим новичкам в деле маскировки, Йозеф чувствовал себя на виду – все равно что вышел голым или нацепил щит-бутерброд и написал там, как его зовут и что он тут делает.