– Пшел вон!
– Хорошо.
Начальник тюрьмы вышел с таким видом, словно вот сейчас, немедленно отправится писать донос на первого секретаря горкома, инкриминируя ему дешевое либеральничанье и попустительство изобличенным врагам народа (и это не считая оскорбления официального лица при исполнении должностных обязанностей!).
Да Говорову было сейчас на все наплевать. Захлопнул дверь, схватил Полищука за грудки:
– Ты что с Шульгиным сделал, сволочь? Я на фронте «языков» так не пытал, а то были враги. Фашисты!
– Полегче, подполковник! – оттолкнул его Полищук. – Бьют его, потому что не сознается.
– Потому что не в чем сознаваться! – Говоров нервно прошелся по кабинету. – Я хочу видеть его дело!
– Я его не веду, – сдержанно ответил Полищук. – А если бы и вел – не имею права.
– Какой же там, на хрен, партийный контроль тогда? – яростно прошипел Говоров. – Ширма? Фикция?!
– Я бы на вашем месте подбирал слова! – прищурился Полищук. – А то недолго и к Шульгину отправиться!
Говоров глянул исподлобья и понял, что умрет, если сейчас не даст этому лощеному майору в морду.
И дал…
Метил в нос, а угодил всего лишь в краешек рта – Полищук успел отклониться.
Жаль. Но все равно на душе полегчало.
– А ты меня не пугай! – заявил Говоров. – Пуганый!
Полищук кивнул:
– Вижу.
Потом они вместе шли по тюремному двору. С одной стороны была проволочная ограда, с другой – каменная стена.
– За то, что не сдержался, – буркнул Говоров, – извиняй, майор. Если хочешь – можешь дать сдачи.
Ему было плевать, что о нем подумает Полищук. Решит, что первый секретарь испугался – да и черт с ним, пусть решает.
Тем более что первый секретарь и в самом деле испугался.
Хотя и не за себя…
Если бы за себя, и слова бы не сказал, ни о чем бы не попросил.
И, как ни странно, ни у кого другого, кроме Полищука, он не мог бы ничего попросить. А у этого майора – мог? Почему?..
– Ладно, проехали, – спокойно ответил Полищук. – И запомни, подполковник: мы тут и не таких перемалывали. Многие тут в слезах и крови ползали. Я понимаю, что Шульгин твой друг, понимаю, что ты первый раз в тюрьме. Спишу на эмоции.
– Переведи его в тюремную больницу, – взмолился Говоров. – Помрет ведь!
Полищук молчал так долго, что Говоров уже и ответа ждать перестал. Понял только, что ничем этот майор помогать не станет.
Не может? Не хочет? Боится за себя?..
– Донос на него был, – внезапно сказал Полищук. – Это все, что я знаю. Кто-то свой, из горкома. Так что ты там… поосторожней.
Говоров остановился:
– Ты можешь узнать, кто?
Полищук приблизился, глянул вприщур:
– Умерь свой пыл!
Перевел дыхание:
– И подумайте о том, что я вам сказал, Михаил Иванович.
Отвернулся и пошел впереди, и больше ни слова не добавил, только взял под козырек, когда Говоров протянул ему руку.
Он не знал, что спустя полчаса после его отъезда из тюрьмы в камеру втащили доцента Сивохина… избитого до потери сознания.
Охранник дважды пнул его:
– Вот тебе бумага… а вот чернила. А это – ответ из ЦК! – добавил третий пинок и окинул взглядом заключенных: – Ну что? Может, у кого еще жалобы есть?
Никто не ответил. Дверь закрылась. Заскрежетал ключ.
Шульгин кое-как, держась за стенку, добрел до Сивохина и помог ему подняться.
* * *
«Кто? – вот о чем думал Говоров теперь непрестанно. – КТО?! Кто же из вас иуда? Этот? Или этот?»
Он спешно собрал сотрудников горкома на совещание не столько для того, чтобы послушать их отчеты и познакомиться, сколько для того, чтобы присмотреться к ним. Но угадать доносчика не мог. А что, он ожидал, что во лбу этого гада окажется иудина печать?..
«Думай, думай! – Говоров так и впивался взглядом в лица. – Может, этот? А может, и этот… да… Или он?.. Ничего, я тебя все равно вычислю!»
Он кивал, слушая сотрудников. И прекрасно знал, что надо делать, чтобы помочь Шульгину. Твердо это решил. Однако нужна была помощь…
Помощь человека, которому можно довериться во всем!
На счастье, такой человек у Говорова был.
…Всю ночь Михаил Иванович писал это письмо.
– Егорыч, – сказал, выйдя рано утром к приехавшей за ним машине, – сегодня надо в тюрьму передачу отнести. Только именно отнести – пешком. Не надо, чтобы эта машина там мелькала… А потом сразу собирайся: в Москву поедешь. Вот это письмо надо Рокоссовскому передать.
С этими словами подал Егорычу тяжелый запечатанный конверт.
– Самому маршалу? – недоверчиво спросил Егорыч.
– Считай это боевым заданием, Егорыч, – сказал Говоров. – Как на фронте.
Егорыч, стоявший перед ним в толстом свитере, безрукавке и потрепанной ушанке, попытался прищелкнуть подшитыми пятками валенок, вскинул руку к шапке:
– Есть…
Но вид у него был все-таки ошарашенный.
Говоров, впрочем, не давал времени прийти в себя:
– Передашь через адъюнтов или через охрану. А лучше – лично Константину Константиновичу.
– Понял…
– Письмо очень важное, – настойчиво сказал Говоров, – поэтому тебя прошу. Я бы и сам поехал, да не могу: весь как на ладони!
– Да не волнуйся, Михаил Иванович, – успокоил Егорыч, беря конверт. – Сделаем. Как полагается!
Говоров подал ему руку:
– Рассчитываю на тебя, Егорыч.
– Ага, – сказал водитель. – Понял.
Прошло два или три дня после его отъезда в Москву. Вестей не было. Конечно, вряд ли Егорычу удалось бы добраться до маршала так быстро, Говоров упрашивал себя не дергаться, но не дергаться тут было невозможно. Шульгин в тюрьме… Не угодил ли туда и Егорыч?! Ну а потом настанет и его, Говорова, час.
Но произошло нечто странное.
Как-то раз утром, войдя в свой кабинет, Михаил Иванович увидел на столе листок. Чистый листок.
Хотя нет… На обороте его было написано печатными буквами: «ТРУХМАНОВ».
– Руфина Степановна, – выглянул Говоров в приемную, – ко мне в кабинет заходил кто-нибудь?
Верная секретарша озадаченно покачала головой:
– Нет. Я вчера после вас уходила и сегодня пришла раньше всех. Разве что уборщица… А что, собственно, случилось?
– Нет, нет, ничего.