– Брат Анри де Лапалисс? – прозвучавший голос принадлежал оруженосцу, который неслышно появился из полумрака и теперь стоял, согнувшись в поклоне.
– Слушаю вас, брат.
– Брат Жак, милостью Божией магистр Ордена Храма, желает видеть тебя и твоих товарищей по путешествию у себя!
Робер ощутил как холодок бежит по его спине. В первый же день удостоиться аудиенции у главы Ордена, одного из могущественнейших людей Леванта, самого Жака де Майи? Об этом молодой нормандец не мог даже мечтать.
– Мы следуем за вами, – ответил оруженосцу брат Анри.
Они долго шли по полутемным коридорам. Трещали факелы, вырывая из мрака голые каменные стены, ступени и полы. У каждой двери и на каждой лестничной площадке стояли караулы – хотя вокруг царил мир, Орден не забывал, что создан для войны.
Подойдя к двери, в которую высокий человек смог бы пройти, только нагнувшись, оруженосец постучал.
– Войдите, во имя Господа, – прозвучал изнутри глухой, словно искаженный мукой голос.
Вслед за братом Анри Робер переступил порог. И оказался, к собственному удивлению, в обычной келье, как две капли воды похожей на те, в которых живут простые братья-рыцари в Нормандии или Иль-де-Франсе. Кровать, застеленная полосатым покрывалом из грубой ткани, стол, на котором истекает каплями воска свеча, две лавки. На стене в углу – вырезанное из черного дерева распятие.
Лицо Жака де Майи в свою очередь, казалось вырубленным из камня. Резец скульптора оставил на нем глубокие сколы и морщины, но сумел передать впечатление – неистовой, устрашающей решительности. Над высоким лбом вились кудри, в которых седина боролась с золотом, и никак не могла победить.
– Братья! – сказал магистр, и в глухом голосе его звучала радость. – Во имя Господа, вы добрались благополучно!
– Вашими молитвами, брат Жак! – ответил брат Анри и неожиданно рассмеялся.
Де Майи поднялся, высокий, широкоплечий, и рыцари обнялись.
– Рад тебя видеть, бродяга! – серьезный тон был на время оставлен, ведь встретились не только магистр и визитер Ордена, а два старых боевых товарища.
– И я тебя! – отозвался брат Анри, отступая на шаг. – Я смотрю, ты все так же силен и ловок, как и раньше! Не так ли?
– При кочевой и нервной жизни магистра не растолстеешь! Весь жир стекает, точно вода с камня! – ответил магистр, рассмеявшись, и тут его взгляд упал на свиту де Лапалисса. – Я вижу, число твоих спутников только увеличилось?
– Да, – кивнул брат Анри, поворачиваясь. – Братья Андре и Гильом сопровождали меня в путешествии, а брат Робер присоединился к нам в Руане.
– О, нормандец? – голубые глаза магистра, выглядящие особенно яркими на смуглом от загара лице, сверкнули. – Много достойных мужей вышло из этой земли. Надеюсь, что новый брат будет достоин их славы.
Робер поклонился. Магистр внушал уважение. Мягкой, обходительной речью, спокойными манерами, за которыми чувствовалась несокрушимая, стальная жесткость. Словно у клинка, спрятанного в изукрашенных ножнах.
– Что же, брат Анри, о делах мы поговорим завтра, – сказал тем временем магистр, – жду тебя после завтрака. Капитул вы пропустили, ужин уже закончился, так что остается лишь предаться сну. Кельи для вас отведены. Покойной ночи, братья, и не проспите заутреню.
Провожаемые пристальным взглядом магистра, рыцари выбрались в коридор. Дожидавшийся их оруженосец отвел братьев в другое крыло здания, в точно такой же коридор с рядами дверей, ведущих в кельи.
Четыре из них были отведены для вновь прибывших. Зайдя в свою, Робер обнаружил, что на столе горит свеча. Все его вещи были уже здесь. Ощущая во всем теле неодолимую усталость, Робер из последних сил прочитал молитву, после чего затушил свечу и, бросившись на кровать, уснул.
28 мая 1207 г. Левант, Иерусалим
Звон колокола ворвался в сон, и пока разум Робера пытался понять, в чем же дело, тело действовало привычным образом. Рыцарь встал, обулся, накинул поверх одежды плащ и взял в руку кель. Более-менее ясно он смог воспринимать происходящее только в коридоре, в окружении братьев, которые торопились на заутреню.
В молчании спустились по лестнице, и по длинному сводчатому коридору прошли в церковь. Здесь каждый преклонил колени, и пол оказался устелен белоснежными полами плащей. Во время службы Робер все время ловил себя на том, что засыпает. Вчерашний тяжелый переход давал о себе знать – ныли плечи и шея, и время от времени молодой рыцарь принужден был тереть лицо, чтобы не задремать.
До конца службы он достоял с трудом. Положенного после нее по статутам посещения конюшни делать не стал: во-первых, усталость брала свое, а во-вторых, найти собственных лошадей в конюшне, где их почти две тысячи – дело не для засыпающего человека.
Едва голова Робера коснулась подушки, он вновь провалился в сон.
Второе пробуждение, к молитве первого часа, выдалось несколько проще. В этот раз он смог даже слушать службу, и вполне связно повторять про себя молитвы.
Чистка оружия и доспехов, обязательная для всех братьев, не заняла много времени, а по ее окончанию в келью к Роберу заглянул брат Анри. К удивлению нормандца, который все еще чувствовал себя усталым, де Лапалисс выглядел бодро, словно не проделал вчера по жаре путь от Яффы до Иерусалима.
– Клянусь Святым Отремуаном! – сказал брат Анри. – Идем скорее, а то придется завтракать стоя.
Трапезная в главном Доме Ордена, или как ее называли здесь – палаты, оказалась огромной. Изогнутый свод поддерживали стройные колонны. Стены увешивали военные трофеи: мечи, золоченые кольчуги. Окованные щиты сверкали, отражая свет солнца, проникающий через узкие окошки.
Вопреки опасению брата Анри, в трапезной оказалось довольно пустынно. Пришедшие первыми братья занимали места спиной к стенам, а суетящиеся оруженосцы покрывали столы скатертями из холстины. Под ногами хрустел мелко нарезанный тростник.
Прозвенел колокол, извещающий о начале трапезы. Магистр вошел в сопровождении свиты, и вслед за этим зал наполнился. Взобравшийся на возвышение капеллан развернул Святое Писание и приступил к чтению. В этот же момент присутствующих принялись обносить блюдами.
Сержанты сидели вперемешку с рыцарями, а магистр ел то же самое, что и все прочие. Единственным исключением из правил для него была хрустальная чаша – знак отличия и одновременно – средство предосторожности, ведь всякому известно, что благородный хрусталь темнеет при соприкосновении с ядом
[87]
.
Оконечности столов, расставленных в виде широкой арки, занимали нищие. Вопреки обыкновенно наглому поведению, которое этот сорт людей демонстрирует на улице, они вели себя тихо и спокойно.
Подали сыр, когда один из рыцарей, сидящих недалеко от Робера, невысокий и коренастый, со страшным шрамом через все лицо, вдруг издал булькающий звук. Вскинул голову, но алая струйка из носа уже текла по лицу, пятнала безупречно белую одежду.