Клим кивнул и снова оглянулся на картину. Парусник лежал в полупрозрачной ладони волны, картину рассекал узкий луч света – как нож. Луч прорвал тучи и ударил в борт, и сделал черную пену волн – жемчугом…
– Я не стал бы брать деньги Ин Тарри для некоего Клима и горстки его пацанов, – Яков сел в кресло. – Мне надо больше. Отнять у артели всех детей. Всех! Я хочу, чтобы они выросли, выучились, нашли себе дом и дело. Дожили до старости.
Клим покачал головой и усмехнулся. Вслух он не сказал свое любимое «Врешь!», но определённо подумал. Он устал спорить и вообще – устал. Все слишком, все странно, мир развалился, и сам ты – корабль, схваченный штормом. Впереди рифы, удар… и дальше – кто скажет?
– Тебе подарил жизнь сам Юсуф… Значит, ты можешь уйти и все, что слышал здесь, рассказать взрослым в артели, чтобы они передали майстеру. – Нехотя признал Яков. – А можешь остаться и позавтракать с Николо. Что дальше – не знаю. Будет трудно. Но сам я постепенно повзрослел и понял: деньги не поделить по-простому. Ты думаешь, деньги – мертвое золото. Вещь. А они… пар в машине людского общества. Их надо заставлять работать. Ин Тарри на мой вкус вроде инженеров. Точно просчитывают КПД любого дела. Знаешь, что за штука – коэффициент полезного действия? Придется выучить, если останешься здесь. Конечно, тебе не выдержать темпа работы Николо, он спит по четыре часа, он помнит всех и все… Но и ты будешь пыхтеть, тащить свой вагон дел. Учиться.
– Да. Он и еще один сын Микаэле. Иди, отдыхай. Тебя проводят, вон человек у двери, давно стоит и ждет. А вот мой адрес на этой неделе. Сделка в силе.
Выползок, первая жизнь. Десять дней до смерти
– Ну и толку – понимать в золоте больше, чем кто-то еще, – хмыкнул Локки. —Золото оно и есть золото.
– Ты упрямый, братец Локки, – задумался Йен. – Из-за одной буквы в имени мы спорили месяц, и все равно мне пришлось уступить. Ты безнадежно упрямый… первый раз я оказался бессилен хоть что-то объяснить и отстоять. То есть с тобой такое – каждый раз, тебя нет в сети золота. Я о чем? Не знаю, как объяснить свой дар, а ведь очень хочу быть понятым. Пробую снова… представь: ты зрячий, а все кругом слепые. Ты знаешь, что небо синее, трава зелёная и летом летают бабочки. Ты знаешь, что орел в вышине, ворон сливается с ночью, голуби умеют кувыркаться и вспыхивают светом. А прочим слова-то такие не нужны! Они не видят. Синее, солнце, небо, бабочки, орлы… все – пустое.
– Принято. Золото тебе – целый мир, а мне – желтый кругляш, – кивнул Локки, тайно гордясь тем, как смог изменить последнюю букву в имени. Зачем спорил? Трудное было время, полудохлого Йена никак не удавалось расшевелить. Сгорели запасы зерна, была разгромлена пивоварня. То и другое Йен полагал важнейшим: не золотоносным, а жизненным. Зерно спасает от голода, пиво в гнилом, пропахшем нечистотами, городе – безопаснее воды. Поэтому в крупных поселках и в каждом районе города поблизости от замка Йен за счет княжеской казны копал и выкладывал камнем огромные емкости – пивные колодцы, так он называл их. Привозил издали семьи мастеров-пивоваров, создавал для них выгодные условия жизни. Радовался продвижению дела, делился с Локки: он уверен, если люди варят и пьют пиво, то живут дольше и болеют реже… И вдруг – пожар, погром! То и другое не случайность. Йен видел нити – золотые связи злодеев и их злодеяний. Он все понимал умом… и не мог внутренне смириться, сам-то не умел завидовать. Пришлось устроить долгий спор по поводу имени, а заодно выведать подробности о главных бедах, вовлечь в дело гнездо. В зиму Кабан поселился в городе и назвался новым пивоваром. Наконец-то – в его возрасте давно пора – завел свое гнездо. Понабрал нищей детворы, заодно разыскал осиротевшую малышню погорельцев. Его дом тоже пробовали жечь, но Кабан – это Кабан! Куда местным наемным негодяям до его навыков в обнаружении чужих ловушек и установке своих?
Вроде все правильно, а гнездо Локки осиротело… без Кабана всем младшим неуютно. Зато сам он уже к весне звался пивоваром княжеского двора, слыл фигурой важной и таинственной. Явился невесть откуда, от злодеев отбился и обрел покровителей. Опасный человек. В городе стали завистливо шептаться: того и гляди титул выхлопочет. Первое толковое пиво отправил не абы кому, а настоятелю храма. Испросил благословения для нового дела на новом месте, а еще смиренно молил о совете и наставлении. Как будто знал, что пиво – слабость пожилого светоча веры, а советы и наставления – тем более! В общем, настоятель Тильман лично посетил и благословил дом и дело Кабана. И только Йен знает, во что обошлось благословение – он натягивал нити поддержки, он же эти нити укреплял, вплетая золото без скупости.
Локки улыбнулся. Трудно жить в чужом краю. Больно. Сперва все тут казалось чужим, неправильным, и так было – проще. Отторгать, а в душе лелеять надежду: я однажды вернусь в тайгу, я стану сильный и мудрый, все наладится в моей жизни, и в жизни каждого малыша моего гнезда.
Теперь прежней простоты нет и в помине. Здешние законы уже не кажутся отвратительными и глупыми. Просто они иные. И здешние люди чужды, но и они не кажутся негодными. Жизнь у них не такая, как дома – но устроенная интересно и сложно. Йен много рассказывал о торговле, о постройке больших кораблей, о гильдиях, о складах в портах, о ненадежных, полузаконных ссудах – их порицает храм, а ведь они дают возможность начать большое, непосильное без денежной поддержки, дело!
– Я слушаю, – отвлекаясь от мыслей, заверил Локки. Он заметил, что Йен притих и добавил. – Правда, я внимательно слушаю, не моргаю и не упираюсь, хотя золото мне непонятно.
– Хорошо. Золото – это мой мир. В нем свои цветы и птицы, своя погода. Торговые сделки. Виды на урожай. Долги старые и свежие, запасы в амбарах, товар на дорогах, жадные разбойники в лесу, мздоимцы у ворот… Что еще? Число работников годного возраста и их готовность работать, алчные наследники, великие мудрецы, готовые дать миру новое, – перечислил Йен задумчиво. – Большой и сложный мир. Он пульсирует, дышит. Золото в нем как кровь, течет и меняет все вокруг. Я – зрячий. Могу править русла рек, устранять засухи и гасить пожары.
– Так в чем беда?
– Все кругом слепые. Положим, я начну рассказывать им, что вижу. Их ответ?
– Я бы слушал взахлеб. Я уже слушаю!
– Ты – да. Но прочие назвали бы меня безумцем и возмутителем спокойствия. Тихо удавили, пока я не начал говорить о золотом мире всем подряд. Пока мои идеи не стали опасно бурлить в умах.
– Возможно, – нехотя признал Локки.
– Допустим, я унялся и стал говорить важное немногим избранным: куда ведет дорога, где подстерегает опасность. Ну, с этим способом жизни все ясно. Я уже сижу в железных башмаках при хозяине. Он очень старается, чтобы никто не узнал источник его растущего благосостояния. А еще он боится меня, ведь я зрячий, и он понимает, я многое могу. Он уже теперь намеренно и злобно мешает мне – из зависти и желания показать свою силу. Скоро станет хуже, он захочет убить, не считаясь с моей полезностью.