Не только Евтушенко - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Соловьев cтр.№ 82

С точки зрения парижанина, это не язык, а диалект, его презрительно зовут «жуаль» – так квебекуа произносят «шеваль», лошадь. «Если французы в Париже нас не понимают, это их проблема», – огрызаются бонжуры. В лингвистическом споре проглядывает давняя распря: когда англичане захватили французский Квебек, Франция предала соплеменников. «Несколько гектаров снега», – презрительно отозвался о Квебеке Вольтер. Что парадоксально совпадает с квебекским самосознанием: «Моя страна – это Зима» – из патриотической песни, у которой есть шанс стать гимном Квебека, когда тот станет независимым. А это так же исторически неизбежно, как потеря Россией Кавказа.

Куда меня занесло, однако.

Главная моя неудача была с телефоном.

Накануне возвращения в Нью-Йорк, откуда я так внезапно, никого не предупредив, свалил, надумал позвонить человеку, от которого, собственно, и сбежал – для данного сюжета без разницы, какого он роду-племени-статуса. Не тут-то было! Спутал четырехзначный пин, названивая по универсальной карточке AT&T, а на контрольный вопрос о девичьей фамилии матери, назвал девичью фамилию жены. Хуже советских анкет, право! Часа полтора ушло на выяснение моей биографии, нервы гудели: когда дозвонился, с ходу схлестнулся и стал выяснять отношения, разругался и грохнул трубку на рычаг. Хотел перезвонить, но, вспомнив о предшествующей пытке, похерил саму идею.

Так физически и эмоционально измотался, что, идя к палатке, вынул ключ от машины. Ворочался, не мог заснуть, да еще комар, затаившись в палатке, действовал теперь в открытую. Точнее, не комар, а комариха. Кусаются только самки, в «Царе Салтане» у Пушкина ошибка. Оказалась, правда, не комариха, а злостная мошка, искусавшая меня в кровь. Одно к одному. Обида встала комом в горле. От всего – от подозрений, от общей невнятицы, от укусов. Как мы все-таки уязвимы из-за бабы. Запутался в отношениях. С мужиками, впрочем, тоже. Жизнь как неудача.

А какая – удача? Скажем, Моцарт, живший в долгах, умерший 35-ти лет и схороненный в общей могиле, – это удача? Не с нашей меркантильной точки зрения, а с его, если б мог оттуда взглянуть на свою жизнь? Как в том анекдоте:

– Ой, вы знаете, у Изи такое горе, такое горе!

– Какое горе?

– Он умер.

Проснулся злой как черт, невыспавшийся, с черными мыслями в голове и красными пятнами по лицу и шее – спасибо мошке-невидимке. А чего, собственно, позабыл я в Нью-Йорке? Не двинуться ли на восток, по течению Святого Лаврентия, из кемпинга в кемпинг в Лаврентийских горах? С горы, которая дрожит, в заповедник Святого Мориса, где я уже был однажды с Леной, а потом через Квебек-сити в давно мною обжитой кемпинг на горе Святой Анны, что рядом с островом Орлеан, водопадом Монморанси и кафедралом Сент-Анн-де-Бопре, местом паломничества квебекских католиков. И на кой мне хайвей, когда можно проехаться по обычным дорогам и потешить растревоженную душу живописным видом французских деревушек со святыми именами и остроконечными церквушками да заглянуть в буланжери, патисери и испробовать квебекских пирогов?

Сказать «квебекские пироги» – ничего не сказать. Потому хотя бы, что американский несъедобный «пай» тоже переводится «пирогом», им не являясь ни в коем разе. Квебекские пироги – ягодные, мясные и рыбные – это произведения искусства. Пекутся они по нормандским и бретонским рецептам XVII века и являются, быть может, высшим достижением французской кулинарии. Рецепты эти давно уже утеряны в самой Франции, и оттуда в Квебек наезжают не только лингвисты для изучения антикварного языка времен Корнеля, Расина и Мольера, но и французские гурманы-дегустаторы, чтобы полакомиться тем, чего в самой Франции днем с огнем не сыщешь. Я не гурман, но всякий раз, воротясь из Квебека, недели две-три привыкаю к бездарной американской пище. Помимо пирогов, в Квебеке, в любом супермаркете, еще великое множество всяких пате, муссов, салатов и прочих французских изысков, которые к тому же сказочно дешевы. Особенно когда за американский доллар дают полтора канадских.

Я объединяю – «квебекские пироги», а надо бы разъединить. В каждом местечке пекут по-своему.

Живет, к примеру, занесенная во все путеводители мадам Луиза в деревушке на фьорде Саганей. Глинобитная и вроде первобытная печь-мазанка поставлена в яблоневом саду, Луиза извлекает оттуда на противень свои кулинарные шедевры. Особенно чуден и неотразим для лакомки пирог в виде румяного, жирного куба из теста, а внутри скворчит и доходит на пару цыпленок в сельдерее, стручьях и в собственном соку. А фруктово-ягодные пироги в исполнении Луизы умудряются подать малину, клубнику или яблоко на вкус и запах интенсивнее и ярче, чем в натуре.

Пироги на Иль-Орлеан, куда с материка перекинут мост через Святой Лаврентий, я прозвал цукерманами: ягоды там пускают сок на прослойке топленого сахара – дивное сочетание кислого со сладким. В деревушках по реке Святой Морис пироги тяжелые, килограммовые, странно даже, как эту грузную от сока начинку удерживает тонкое, невесомое, тающее во рту тесто.

В последние годы местные кондитеры стали вносить в старинные рецепты новшества. Эти пироги так и называются: нуво. Вот именно: арт-нуво. С двух-, трех– и четырехъягодной начинкой. Один такой я и купил по пути, пытаясь различить во рту яблоко, малину, чернику и ревень.

Ибо сказано – сделано: я мчался по Квебеку, убегая от самого себя.

Нет чтобы отвлечься и глазеть по сторонам! Давил на газ, смаковал неудачи, копил обиду и жалел себя. Непрерывно чесался, проклиная квебекских кровососов (точнее, кровососок). Ничто не веселило мое сердце. От себя куда уедешь! Позади всадника усаживается мрачная забота. Но Гораций жил в лошадиный век, и сидящая позади него забота хоть и действовала ему на нервы, но ничем не грозила физически. А я влип в аварию на этом чертовом перекрестке. Вой тормозов, скрежет металла – слава богу, жив! Выскочил из моей «тойоты» и побежал к «олдсмобилю». Стоп-кадр – на передних сиденьях застывшая, без движений пожилая пара. Точь-в-точь старосветские помещики. А старик странным образом похож на моего покойного отца. И оба мертвы.

О господи…

Еще гордился, что на моей водительской совести ни одного убитого зверя, и однажды, на Лонг-Айленде, даже спас дикобраза – глухой и слепой, он пер из допотопных времен наискось через дорогу, прямо под колеса. Избежать его можно было только съехав в канаву. Что я и сделал.

А здесь сразу двое. И не звери, а люди. А, без разницы.

Потом я понял, что произошло. Аберрация зрения или какой-то вывих в моем сознании, когда страх материализовался, звук отключился, время остановилось.

Мгновение-вечность.

Что есть время, откуда оно берется? Течет из будущего, которого еще нет, в прошлое, которого уже нет, через настоящее, у которого нет протяженности. В этот миг мне и удалось засечь настоящее, у которого, по Блаженному Августину, нет протяженности, и растянуть его как резину. Мой страх остановил мгновение, я заглянул за изнанку времени.

Первое в моей жизни убийство.

Живой и невредимый старик выскочил из машины, и я прослушал страстный монолог, но не понял ни слова. Так обрадовался, что старосветские помещики целехоньки, что разлыбился и сказал ему: «Бонжур». Старик рассвирепел и повысил голос до крика.