Дом на Старой площади - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Колесников cтр.№ 31

И в мои годы — самый конец 1980-х, и в отцовские времена система работала примерно одинаково. Несмотря на уточнение и либерализацию законодательства в хрущевские времена, процессуально и содержательно всё было примерно то же самое. Разве что 58-я статья больше не действовала.

Когда в Госархиве РФ я раскрыл рассекреченное только в 1999-м дело маминого отца, которого забрали в 1938-м, то увидел, что правила формально соблюдались. И хотя всё было слеплено необычайно грубо и неряшливо, в принципе, попытки коряво придерживаться процессуальных норм присутствовали. Просто сами нормы были идиотскими — буква закона не соответствовала духу права, «искусства добра и справедливости». Законы восставали и восстают против права и прав человека. Это противоречие — неправовые законы — никуда и никогда не уходило из советско-российской правовой среды. И оно вырастило уже к нулевым годам поколение удивительно равнодушных, без нравственного чутья и чувства духа права следователей, судей, прокуроров. И даже таких же адвокатов-«решал».

Профессия в политических условиях СССР всегда была с гнильцой, неизменно в ней читалась имитация. Такой же она осталась, соблюдя все условия «эффекта колеи», но поднабравшись цинизма, и в постсоветское время.

Сказанное не означает, что в этом ремесле не было честных профессионалов, а сама машина юстиции работала исключительно на репрессии. Неблагоприятная социальная среда исправно поставляла настоящих уголовников; требовались очень высокая квалификация и опыт, чтобы разбирать в том числе уголовно-правовые казусы, не имевшие к политике никакого отношения.

Как и отец, я читал лекции по линии общества «Знание» — подрабатывал. В зимние каникулы на четвертом курсе отправился на гастроли, или «чёс», в Казахстан. В отдаленной станице (именно станице!) в райкоме (или райисполкоме) распределяли лекторам путевки на объекты. Унылая дама в очках уже было выписала направление на чтение лекции в женскую зону, но потом, внимательно вглядевшись в юное еврейское, совсем мальчишеское лицо, вынесла приговор: «Нет, туда его отправлять нельзя». Жаль, был бы потрясающий опыт.

Работали тогда по старому графику: с 10:30 утра до 10:30–12 ночи. Это была схема, подогнанная под привычки Сталина, поэтому вся пирамида чиновников жила в ненормальном ритме, правда, с некоторыми различиями.

Например, я к 8 часам вечера был уже выжатый как лимон и голодный как собака, а наш председатель, приказывавший мне явиться с делами на доклад в 23:30, строил свой график по-другому: с 11 часов до 2-х бодренько трудился, потом уезжал «обедать» и появлялся в 21 час свежий, как огурчик, чтобы снова заняться делами. С тех времен осталось зрительное воспоминание: румяный, бодрый и веселый Волин — председатель суда — задает ехидные вопросы длинному взлохмаченному скелету с кругами под глазами — молодому консультанту Колесникову. Или еще: в предбаннике у председателя сидел шикарный майор в полной форме с аксельбантами и важно отвечал на телефонные звонки с трех с половиной тысячной зарплатой, а рядом работала точно так же техническая секретарша за 600 рублей.

Флигель-адъютант с аксельбантами в роскошной шинели выходил из высоких дверей на ступеньки, где, поскуливая от мороза, толпились мы в семисезонных пальтишках. Подкатывала к подъезду сверкающая машина, майор запахивал шинель и со вздохом говорил: «А, братцы, ведь холодно в окопах!» и отбывал.

Этот эпизод говорит об относительности советского равенства в нищете. О тяге советской власти к роскошной атрибутике, к четко ранжированным льготам и аптекарски точно отмеренным привилегиям. О том, что высшие руководители могли для себя найти способ физически не переутомляться, адаптироваться к заданным политическим и физиологическим обстоятельствам.

Тем не менее показательно, что ни в одном из эпизодов и речи нет о блате. Вертикальную мобильность обеспечивают сами органы судебной власти, заинтересованные в молодых квалифицированных кадрах. Притом что дед, папин отец, в это время, после демобилизации в 1946-м из армии, работал членом Московского областного суда, карьера его сына выстраивалась абсолютно автономно.

Что же до румяного председателя суда Анатолия Антоновича Волина, прожившего 104 года и скончавшегося в 2007 году, спустя семь лет после смерти «консультанта Колесникова», то на самом деле он был, наверное, одним из лучших председателей высшей судебной инстанции, ухитрявшийся и выживать, и придавать деятельности суда осмысленность. Особенно после кончины Сталина. Будучи назначенным в 1948 году на эту должность самим тираном, Волин пытался быть судьей, а не палачом, неприязненно относился еще с 1930-х к Вышинскому, пытался повысить роль адвокатуры, а свою отставку связывал с непростыми отношениями с Микояном. Что само по себе не делает его героем. Но и не превращает в абсолютного злодея.

Рассказывали, что в МИДе, чтобы как-то более продуктивно использовать ночные бдения, практиковали просмотры иностранных кинофильмов в конференц-зале. Польза была огромная: тренировались вроде бы в языке и занят был всего один дежурный у телефона, который время от времени вбегал в темный зал и кричал: «Иванов, на выход!»

У нас таких возможностей не было, и мы, с трудом разлепляя уставшие веки, ждали своего часа, чтобы доложить очередную порцию дел руководству.

Нагрузки были запредельные. За день полагалось рассмотреть не менее (!) 60 жалоб осужденных и их родственников, при этом на каждую жалобу надо было написать мотивированный ответ, отпечатать его в машбюро и подписать, если требовалось, у начальства. Поэтому, когда утром курьер приносил пухлые папки с письмами, их складывали под стопку таких же папок под самый низ, потому что читали еще верхние, например, августовские, тогда как остальные лежали сентябрьские, октябрьские, ноябрьские, декабрьские прошлого года и «свежие» январские, февральские, мартовские за этот год, и так всё время с опозданием на 3–6 месяцев, а люди ждали ответа и надеялись. Мы понимали это, но ничего сделать сверх своих сил не могли. Однако хитросплетения человеческих судеб, набор разнообразных документов заставляли держать себя в хорошей юридической форме, постоянно обращаться к разным правовым актам, решать и теоретические вопросы.

Сохранилась фотография. Первомайская демонстрация. На заднем плане — строящееся здание, кажется, МИДа. (И мне сразу вспоминается дивная детская книжка Виктора Розанова «Приключения Травки» о путешествии по Москве и окрестностям растяпистого папы и его пятилетнего сына, в которой отец показывает мальчику строящийся «дом-великан» — боже, куда, в какую дыру времени проваливается эта советская Атлантида?!) Цветы, шары, мужчины в пиджаках и шляпах и без них, дамы в демисезонных пальто с высокими плечами. На переднем плане — улыбающийся высокий папа, ему слегка за двадцать, широкий ворот рубашки — поверх лацканов пиджака, комсомольский значок. Длиннющими руками он держит транспарант, здоровенный, напоминающий что-то траурное, с гербом и надписью «Верховный суд Союза ССР». Из-за транспаранта как-то конспиративно, недоверчиво-настороженно выглядывает Ленин с прямо-таки «копчеными», как у девушек в макияже, глазами.

Это фото я описал в своей книге «Семидесятые и ранее. Попытка словаря». И вот один из персонажей фотографии однажды мне позвонил, очень специфическим окольным путем добыв мой номер телефона. «Володя, — кричал в трубку звонивший из США эмигрант то ли последней советской, то ли первой постсоветской волны — он был убежден, что разговаривает с моим отцом, — Помнишь ли меня, это мы с тобой несли транспарант?!» Звонивший оказался дядей моего университетского друга — любая мистика, включая загадочные звонки из прошлого, имеет простые объяснения.