Друг моей юности - читать онлайн книгу. Автор: Элис Манро cтр.№ 49

Он произносил «будьте спокойны» на шотландский манер – «будьте покойны».

Да, сказала женщина, она знала, что в этом смысле все будет хорошо. Я не жалею, сказала она. Но я думаю, вам нужно будет запомнить то, что вы сделали.

– И тогда она подошла к борту, – сказал капитан, – и я, конечно, пошел вместе с ней, так как не знал, что она задумала. А она спела гимн. И все. Я так понимаю, это был ее вклад в заупокойную службу. Она пела тихо, едва слышно, но этот гимн был мне знаком. Сейчас я его не помню, но тогда я знал его до последнего слова.

– «Добром и милосердием Твоим…» – спела вдруг Эверилл – легко, но уверенно, так что Джанин обняла ее за талию и воскликнула:

– Искрометный талант!

Капитан на мгновение удивился. Потом сказал:

– Вы знаете, очень может быть, что именно этот. – Он как будто уступал, отдавал Эверилл часть своей истории. – Возможно, что и этот.

– Это единственный гимн, который я знаю, – сказала Эверилл.

– И что, это все? – спросила Джанин. – Там ничего не было про богатое наследство? Сестры не были влюблены в одного и того же человека? Нет? Надеюсь, вы это не по телевизору видели.

Нет, сказал капитан, я это не по телевизору видел.

Эверилл была уверена, что знает конец этой истории. Да и как она могла не знать? Ведь это была ее история. Она знала, что после того, как женщина спела гимн, капитан снял ее руку с релинга, поднес к губам и поцеловал. Сначала тыльную часть, потом ладонь (которую он называл по-шотландски «долонь»). Руку, что так недавно служила умершей.

В некоторых версиях история тут заканчивалась, и этого было довольно. В других вариантах капитана не так просто было удовлетворить. И женщину тоже. Они входили внутрь, шли по коридору в освещенную каюту, и там капитан любил женщину на той самой койке, которую они, согласно его рассказу, только что освободили, отправив ее обитательницу и одну простыню на дно океана. Они упали на эту койку, потому что не успели добраться до другой, под окном. Им не терпелось заняться любовью, и они занимались ею до самого рассвета, и этой любви должно было им хватить до конца жизни.

В некоторых версиях они выключали свет. В других версиях им было наплевать.

Капитан просто заменил мать и дочь на сестер и перенес маршрут судна в южную Атлантику. И финал он опустил, а также добавил от себя некоторые детали, но Эверилл все равно не сомневалась, что он рассказывает ее собственную историю. Ту, что она сочиняла сама для себя ночь за ночью, сидя на скамье под окном, в строгой тайне от всех, – теперь она услышала ее от другого человека. Она сложила эту историю, а он взял ее и рассказал – но так, чтобы не подвергать Эверилл опасности.

Оттого, что это оказалось возможно, Эверилл чувствовала себя невесомой, отдельной от всего, светящейся, как ночная рыба в воде.

Жук не умерла в ту ночь. Она умерла двумя неделями позже в Королевской больнице в Эдинбурге. Так далеко они успели добраться на поезде.

Эверилл не была рядом с матерью, когда та умерла. Она в это время стояла в паре кварталов от больницы и ела печеную картошку, купленную в лавочке навынос.

Одна из последних связных реплик Жук относилась к названию больницы. Она сказала:

– Правда, это звучит очень по-старосветски?

Эверилл, весь день просидев в больничной палате, вышла перекусить и удивилась, что небо еще такое светлое, что так много оживленных, ярко одетых людей ходят по улицам, говорят по-французски и по-немецки и, вероятно, на куче других языков, которые Эверилл не могла опознать. Каждый год в это время в родном городе капитана проходил большой фестиваль.

Эверилл привезла тело матери домой в Торонто самолетом, чтобы устроить похороны с красивой музыкой. В самолете она оказалась рядом с другим канадцем, возвращающимся из Шотландии, – он участвовал в турнире гольфистов-любителей и сыграл хуже, чем рассчитывал. От неудачи и от горя они отнеслись друг к другу с особой добротой, и каждого очаровало невежество другого – незнакомство с миром спорта, с миром музыки. Поскольку молодой человек жил в Торонто, ему было нетрудно явиться на похороны. Вскоре он и Эверилл поженились. Через некоторое время доброты у них поубавилось, очарование спало, и Эверилл начала объяснять свой выбор мужа исключительно тем, что Жук сочла бы его нелепым. Они развелись.

Но Эверилл встретила другого мужчину, намного старше себя. Он преподавал театральное искусство в школе и сам ставил пьесы. Он был скорее талантлив, чем добр – в общении небрежен, пугающе легкомыслен и чересчур ироничен. Люди либо очаровывались им, либо терпеть его не могли. Он старался не осложнять свою жизнь отношениями.

Однако Эверилл забеременела, и они решили пожениться. Оба надеялись, что родится дочь.

Эверилл больше никогда не встречала никого из своих спутников по атлантическому рейсу и не получала от них никаких вестей.

Эверилл принимает приношение капитана. Она получила отпущение, она счастлива. Она скользит, как полосатая рыба, внутри темного шелкового платья.

Они с капитаном желают друг другу доброй ночи. Они церемонно соприкасаются руками. Кожа мерцает в месте соприкосновения.

Они в столовой. Лакированный пол – голый, за исключением ковра перед горкой с фарфором. Мебели в комнате мало – длинный стол, кресла, пианино и горка. Все окна закрыты деревянными ставнями с внутренней стороны. Ставни выкрашены в тускло-голубой, серовато-голубой цвет. Краска и на ставнях, и на оконных рамах частично облезла. Частично ее сколупнула сама Джоан, ногтями.

В Логане очень жаркий день. Мир за ставнями плавает в ослепительно-белом свете; дальние деревья и холмы просвечивают насквозь; собаки кучкуются поближе к уличным колонкам и лужицам у питьевых фонтанчиков.

В столовой еще какая-то женщина, подруга матери. То ли Гасси Толл, учительница, то ли жена начальника станции. Подруги матери – энергичные женщины, вечно в переходном состоянии: независимые, не привязанные к месту – если и не на деле, то, по крайней мере, во взглядах на жизнь.

Женщины разложили на столе, под вентилятором, карты и гадают. Они болтают и смеются; их болтовня и смех – колдовские, заговорщические. Моррис лежит на полу и пишет в блокнот. Он записывает, сколько экземпляров журнала «Новая свобода» продал за неделю и кто из покупателей заплатил, а кто до сих пор должен деньги. Моррис – плотный юноша лет пятнадцати, бодрый, но сдержанный. На нем очки, одно стекло которых затемнено.

Когда Моррису было четыре года, он бродил в высокой траве в нижней части сада, у ручья, и споткнулся о грабли, брошенные зубьями вверх. Споткнулся и упал на грабли, сильно рассек бровь и веко и повредил глазное яблоко. Сколько Джоан себя помнит – она в то время была еще в пеленках, – у Морриса был шрам на лице, и один глаз ничего не видел, и он ходил в очках с затемненным стеклом.