— Дай фотоаппарат! Не видишь, что ли, кто это!
— Вижу, ну и что?
— Дай ему фотоаппарат!
Через пару минут на прилавке лежал десяток фотоаппаратов.
— Выбирай, — приказал Леня.
Я выбрал.
— Дай ему пленку! — приказал он Грише.
— Он заряжен.
— Тогда сфотографируй нас!
А когда мы уже уходили, он обратился к хозяину:
— Гриша, позвони мне! У меня есть для тебя товар!..
Это тоже Одесса. Которая уже там, на Брайтоне.
…Да, мой город дал сильный крен, он вот-вот опрокинется и уйдет под воду, как подбитый кит. Но кое-что осталось. Остались блестки одесского разговора. Это неистребимо, это в генах, и по этому коду я всегда узнаю Одессу — что на Приморском бульваре, что на брайтонской дощатой набережной. И оттого я твердо знаю: как бы Одесса ни менялась — все равно она останется Одессой.
Мой роман с кино
Скажу сразу: кино для меня — это хобби. Никогда не пойму этого вида искусства — его прелести, его тонкостей. Да и попал я в кино случайно. Но ничуть об этом не жалею.
Я снимался в неплохих фильмах, потому что мог выбирать, и даже несколько сценариев известных режиссеров отверг, причем оказался прав — фильмы не получились. Исключение — «Из жизни отдыхающих» Николая Губенко: роль, которую он мне предлагал, блестяще сыграл Ролан Быков. Но я тогда репетировал у Михаила Левитина «Хармс! Чармс! Шардам!» и был поглощен этим трудным спектаклем, а работать на два фронта я до сих пор не умею.
В кино сценарий меняется каждые пять минут, и никто (по-моему, даже сам режиссер) не знает, чем все это кончится…
Кино — это искусство режиссера, сценариста, оператора, гримера — и чуть-чуть актера. Актеры-профессионалы знают, где опустить глаза, они видят и чувствуют камеру.
Кино — это монтаж. Здесь доделывается все, что не получилось и что получилось. Здесь колдует режиссер.
Кино — это дубляж. Самое муторное дело, между прочим: попадать в свою же речь, в свою интонацию, в тон партнеру. Просто пытка! В дубляже, кстати, можно спасти и бездарную игру. Что и делают нередко хорошие актеры.
Телефильм «Волны Черного моря» по Валентину Катаеву снимали на Киевской студии, и все же результат, по-моему, замечательный. Настоящая Одесса, точный юмор.
Я играл эпизод — администратора цирка, который совершал прыжок с пятиметровой вышки в горящую яму, чтобы заработать денег, спасти детей и семью.
Хоть когда-то я и занимался акробатикой и прыжками в воду, но прыгать в огонь отказался. И тогда пригласили дублера Мишу, который даже вблизи был похож на меня, и он согласился за гроши рисковать жизнью. Видимо, у него тоже были дети. А может, он так любил кино?..
На крутом черноморском обрыве поставили столб высотой метров в пять, соорудили на нем площадку, на которой стоял в специальном костюме прыгун Миша, то есть якобы я. Внизу вырыли яму, залили мазутом. А вдали стояла пожарная машина. Скомандовали «Начали!», подожгли мазут. Барабанная дробь… Но мазута налили больше, чем нужно. Из ямы вырвалось пламя, не то что прыгнуть — снимать было невозможно! Ветром огонь перекинуло на столб, который стал гореть, как спичка. Наверху заметался Миша. То, что он кричал, по-моему, было покрепче мата…
Все произошло в считаные секунды. Столб начал крениться и падать в яму. Закричали: «Пожарник!», «Пожарник!» Кто-то сказал, что он обедает. Да и вообще у него нет воды… Откуда ж он знал, что загорится!..
Догадались — схватили одеяло: «Прыгай, Миша!» Он прыгнул — и тут же столб бухнулся в горящую яму…
Мишу, кричавшего «Нога! Моя нога!..», отправили в больницу. «Эх, жаль, — сетовал режиссер, — что мы этого не сняли!..»
Эпилог у этой трагикомической истории примечательный.
Через много лет, гастролируя в Америке, я обедал в ресторане. Мне сказали, что меня хочет видеть один человек. Вошел тот самый Миша в халате повара со словами:
— Ну, ты меня узнал?!
Я говорю:
— Вроде что-то знакомое…
— «Что-то!» — Он нагнулся, поцеловал меня. — Если бы не ты, не твое кино, я никогда не попал бы в Америку. Я был обозлен на всех — на тебя, на пожарных, на кино, на страну… Уехал сюда. В кино не снимаюсь, не прыгаю — кручусь! Видишь, это мой ресторан. И я счастлив! Спасибо тебе, Роман! Сегодня ты у меня ужинаешь бесплатно!..
Даже не помню, как назывался тот фильм — о юном герое-партизане Володе Дубинине. Хотя снимал его не кто-нибудь, а сам Роман Виктюк — правда, тогда еще никому не известный.
Съемки велись в катакомбах. Я играл (хоть «играл» — это слишком сильно сказано) повара-партизана.
По-моему, фильма никто не видел, и слава богу, потому что порой бывает стыдно за бесцельно прожитую жизнь, даже если это киножизнь…
Зато потом мы встретились с Виктюком в нашем с Витей Ильченко спектакле «Браво, сатира!». Но это уже другой сюжет.
Следующая моя киношная неудача была в фильме «Дюма на Кавказе». Прекрасный сценарий Резо Габриадзе, но — режиссер не потянул.
Мы с Витей изображали газетчиков. Играли в красивых костюмах, в бакенбардах. Жили в Крыму. Море, солнце, жара, а мы в сюртуках и цилиндрах — кошмар!
Никогда не забуду одну сцену. Мы спали в каких-то вагончиках, и вот часов в шесть утра я услышал тихое пение. Пели на грузинском, очень красиво. Я встал, подошел к окну и в лучах восходящего солнца увидел Резо и еще одного актера, сидевших на перевернутой катушке высоковольтных проводов. Рядом были разложены помидоры, сыр, стояло несколько бутылок вина. Как они пели!
Я вышел к ним, мне налили вина, и Габриадзе сказал:
— Я хочу выпить за вашу нацию, которая дала миру Христа и Жванецкого!
Еще одна неудача — в фильме «Нечистая сила». Трое артистов изображали сказочных персонажей и творили всяческие чудеса. Что-то даже было в этом сценарии, однако фильм, к сожалению, не получился.
Но что мне нравилось — «нечистая сила», хорошо одетая, регулярно приходила в ресторан, заказывала икру, севрюгу, балык (это было еще до перестройки). Стол ломился. Мы ели, пили, затем делали несколько дублей — и снова ели, пили… Дублер мне здесь был не нужен!
Звонят мне как-то из Ленинграда с предложением сыграть Швондера в телефильме Владимира Бортко «Собачье сердце». Булгаковскую повесть я прочел много лет назад в самиздате, был потрясен и тогда уже думал, как это можно было бы сыграть, совершенно не предполагая, что когда-нибудь доведется это сделать.
И вот я в Ленинграде. Еще не знаю, кто играет. Сижу в гримуборной — и вдруг в зеркале вижу Шарикова. Боже! Какое точное попадание!..
Начались съемки. У режиссера была единственная просьба ко мне — не перебарщивать в мимике. Играть было поразительно легко. Ведь образ был мне так хорошо известен! Он сопровождал меня всю жизнь.