Вдруг остяки перестали плясать, стало тихо. Маркел оглянулся и увидел, что в крепость входит Аньянга, а за ней идёт её девка-прислужница. Аньянга была в дорогущей длинной шубе из белых песцов и в такой же белой шапке. Как на свадьбу, подумал Маркел. А Игичей посмотрел на Аньянгу, подмигнул Волынскому, шагнул вперёд и бросил грамоту в огонь. Грамота стала гореть, изгибаться. Аньянга подошла, остановилась. Волынский повернулся к ней, сказал:
– Я посылал за тобой вот зачем. Скажи, за кого ты хочешь выйти замуж: за меня или за него? – и указал на Игичея.
Тот только открыл было рот, но смолчал. Ведь грамота уже почти сгорела!
Но Аньянга улыбнулась и ответила:
– За него, конечно, – и показала на Игичея. Игичей опять стал улыбаться.
– Как это «за него»? – нетвёрдым голосом переспросил Волынский. – Анюта, что ты говоришь?! Тебя околдовали!
– Нет, – ответила Аньянга, – никто меня не околдовывал и ни к чему не принуждал. Просто раньше я хотела так, а теперь хочу иначе. Хочу за него идти!
И с этими словами она кивнула в Игичееву сторону. Игичей решительно подступил к ней и крепко схватил её за руку.
– Анюта, – тихим голосом сказал Волынский, – что ты делаешь? Я тебя завтра в Вымь свезу, мы обвенчаемся. Вот крест!
И он перекрестился. А она сказала:
– Поздно!
Тогда Волынский, как и Игичей, тоже схватил Аньянгу за руку и потянул к себе. А Игичей тянул к себе.
– Васья! – громко сказала Аньянга. – Мне больно.
Волынский разжал свою руку. Игичей сразу схватил Аньянгу, засмеялся.
– Анюта! – растерянно повторил Волынский. – Анюта!
Но Аньянга даже не смотрела в его сторону. Она смотрела на костёр, и было видно, что щёки у неё мокры от слёз. Игичей схватил Аньянгу ещё крепче, рукавом вытер ей слёзы, поднял на руки и понёс вон из Куновата.
– Иди, иди! – крикнул ему вслед Волынский. – Не нужно мне твоё войско! Без тебя справлюсь! Проваливай!
Игичей обернулся, ответил:
– Твоё слово для меня закон, боярин!
И засмеялся, пошёл дальше. Следом за ним шло его войско. Их было много, они всё шли и шли, пока все не вышли из крепости. Волынский сразу же сказал:
– Куноват теперь наш. А скоро и вся Югра будет наша!
Но все на это промолчали. Все смотрели вслед Игичееву войску. Волынский громко засмеялся и прибавил:
– И что мне эта Аньянга? У меня этих Аньянг в Москве!..
И только рукой махнул досадливо. А потом, как будто спохватившись, повернулся к Змееву и закричал:
– Иван! Я что, теперь всю ночь здесь на морозе торчать буду?
С этими словами он развернулся и пошёл к крыльцу Лугуевых княжеских хором. Следом за Волынским шёл Змеев, за Змеевым шёл челядин с огнём.
А из-за реки, от Игичеева табора, опять послышался бубен. Это значит, подумал Маркел, что они и в самом деле уходят – совсем. Соберутся и уйдут к себе. Что же теперь дальше будет, прости, Господи?! И он опять посмотрел на Волынского. А тот уже поднялся на крыльцо, остановился и долго смотрел на своих сверху вниз, как будто кого-то высматривал…
Потом вдруг повернулся к Маркелу и громко сказал:
– А ты чего стоишь? Иди, показывай. Ты же здесь всё знаешь!
Стрельцы расступились, Маркел поднялся на крыльцо, челядин отдал ему огонь, открыл дверь, и Маркел первым вошёл в хоромы. Следом за ним вошёл Волынский, за ним его дворский Леонтий и дальше другие челядины. Все они были с огнями. Маркел, глядя на них, ещё подумал, что как бы худа не было.
И его, то есть пожара, не было. А было то, что наша челядь очень быстро приладилась к новому месту, и не успел Маркел ввести их в княжескую трапезную, как одни из них сразу начали растапливать щовал, а другие кинулись искать чулан с харчами. Волынский расстегнул шубу и сел на кошму. Маркел сел рядом. Челядин подал им чашки. Волынский долго смотрел в стену, держал чашку, думал. Потом разом выпил. И опять молчал. Про Аньянгу вспоминает, про кого ещё, не про Игичея же, думал Маркел. Вошёл Змеев. Волынский знаком пригласил его садиться. Он, наверное, хотел поговорить с ним про Аньянгу… Но Змеев строго сказал, что ему ещё рано садиться, ему сперва надо людей чем-то занять, иначе они перепьются и спалят всё, как спалили в Берёзове.
– Никто Берёзов не палил, – строго сказал Волынский.
– А я и не говорю, что палил, – ответил Змеев. – Я только говорю, что как бы здесь такого не было.
Волынский нахмурился и промолчал. Было видно, что он опять думает про Аньянгу. Но Змеев опять сказал, что нельзя давать людям волю, люди от воли опять перепьются и набезобразничают.
– Так как ты полагаешь быть? – спросил Волынский.
– Полагаю, – сказал Змеев, – выставить на стены дозор, а всех остальных послать чинить проломы. А то вдруг мало ли кто надумает вернуться. Но, – тут же прибавил Змеев, – это если дозор не выставить. А если выставить, тогда никто к нам не сунется.
– Эх! – только и сказал Волынский. – Отдохнул! – Отставил чашку, встал и пошёл к выходу.
И они со Змеевым ушли. А Маркел так и сидел возле щовала. Сидел долго. За окном шумели. Пришёл челядин, спросил, чего подать. Маркел сказал, что ничего. Потом спросил, что делается в крепости.
– Делается тын, – ответил челядин и вышел.
Маркел продолжал сидеть, слушал крики за окном, вспоминал прошедший вечер и вначале гневался, а после стал думать о том, что это очень хорошо, что Игичей ушёл, а так бы он только мешал. А так, думал Маркел, без Игичея…
И заснул. Спал очень крепко.
Глава 40
Утром Маркел проснулся от громких голосов. Он открыл глаза и увидел, что лежит во всё той же трапезной, но уже не возле щовала, а в самом углу, за ворохом шкур. А голоса были Волынского и Змеева. Они, спиной к Маркелу, сидели на кошме. Волынский строго сказал:
– Ты мне не усмехайся!
– Да не усмехаюсь я! – ответил Змеев.
– Ладно, ладно! – перебил его Волынский. – Я же видел, как ты смотрел на меня. Как будто я оробел перед ним. А я не робел! Да я бы его саблей надвое, как поросёнка! Но нельзя. Заругалась бы Москва. Это же наш верный князь, сказали бы, таких надо беречь, такие нам всегда нужны. Ну и нужны!
– Теперь, после вчерашнего, уже и не нужны, – с досадой сказал Змеев.
– Нужны, нужны! – уверенно сказал Волынский. – Ещё увидишь, как он прибежит! И Анюту за собой притащит, будет её подсовывать: возьми! А как я тогда возьму? Меня летом заберут отсюда.
Они помолчали. Змеев ничего не спрашивал, Волынский злился, потом сам заговорил:
– Уеду я летом от вас. Батюшка мой, Степан Васильевич, обещал похлопотать где надо, поклониться до земли, и не с пустыми руками поклон, и заберут меня на воеводство в Ладогу. Вот так! – И он усмехнулся.