Должность во Вселенной. Время больших отрицаний - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Савченко cтр.№ 112

VI

Смерть открыла дверь в кабинет, вошла без стука, и Корнев ее не узнал. Да и мудрено было узнать: она явилась в облике пожилого кавказца с румяно-сизыми щеками, с крупным и также сизым носом, английскими усиками квадратом под ним и веселыми, все понимающими глазами.

– Дэ-эс! – кинул посетителю Корнев, подняв голову. И, поскольку тот приближался, повторил раздраженно и четко: – Я же сказал: дэ-эс!

– Дэсс?.. – не понял или прикинулся, что не понял, вошедший, остановился у стола. – Дэсс… нет, дэссертные не дэлаем. Коньяки дэлаем. Разрешите представиться: Нахапет Логосович Мальва, представитель коньячных заводов Закавказья.

Это становилось интересно. Корнев отодвинул бумаги, уставился на представителя.

– Важное дело привело меня к вам, очень важное, просто необыкновенно, – говорил тот, извлекая из пузатого коричневого портфеля бутылки. – Вот, изволите видеть, ординарный грузинский коньяк – и тот надо выдерживать три года. Но что для коньяка три года, младенческий возраст! Не только в смысле крепости – букет, аромат, вкусовая гамма… все не установилось еще, понимаете. Вот, не угодно ли сравнить, – (и на столе появились дегустационные стаканчики с делениями), – хотя бы с двенадцатилетним?

Корнев сравнил. Верно, двенадцатилетний коньяк «Мцыри» был куда лучше – и по букету, и по аромату, и по вкусовой гамме.

– Но ведь и это, можно сказать, коньяк-подросток, – продолжал Нахапет Мальва, вытаскивая темную бутылку без этикетки. – Настоящий коньяк – который нам, увы, недоступен, разве только министрам и миллионерам! – должен иметь возраст зрелого мужчины. Не угодно ли сравнить с этим?

– Только давайте вместе, а то и вкус не тот, – сказал Александр Иванович, принимая мензурку с ароматной солнечной влагой.

– С великим удовольствием! За процветание вашего замечательного, владеющего неограниченными запасами времени учреждения!

Этот напиток вообще был вне всякого сравнения. Через четверть часа дело было на мази. Главный инженер с сочувствием отнесся к идее организовать на высоких уровнях погреб для ускоренной выдержки многолетних коньячных спиртов – объемом тысяч на пятнадцать декалитров – в бочках поставщика.

– …потому что это же золото – выдержанные коньяки, валюта! – толковал Мальва, откинувшись в кресле с мензуркой в руке.

– Пр-равильно… – разнеженно глядел на него Корнев. – Верно излагаешь, Логопед… мм, нет, Мотопед? Все сделаем, Мотя.

– Паачэму мотопед? – выразительно оскорбился тот. – Пап твой мотопед, да? Зачем обижаешь!

– Извини, дарагой, что ты! – От сочувствия Александр Иванович сам заговорил с кавказским акцентом. – Ни в коем случае. Давай бумагу, я все подпишу. За милую душу.

– Какая бумаг, я не заготовил бумагу!

– Что ж ты, Мотя, такой умный и красивый, а не предусмотрел? К начальству приходят с готовой заявкой. Ну хорошо… – Он придвинул чистый лист, размашисто начертал слева вверху: «В отдел освоения. Исполнить. Корнев». – И протянул представителю. – Вот, дорогой, что напишешь, все сделают.

– О ввах! – умилился тот. – Вот это по-нашему, это по-кавказски!..

Смерть сделала свое дело – и ушла.

VII

Корнев поднимался наверх. Сначала лифтом, а последние этажи – для бодрого разгона – пешком. Он более не чувствовал себя мертвым. Нет, это другие, за которых материя-время шевелит их мозгами и конечностями, а они принимают болтанку за свою разумную деятельность, – это они покойники. Они и не жили никогда. А он – живее не бывает. Как, бишь, в той песенке? «А мы разбойнички, разбойнички, разбойнички, разбойнички. Пиф-паф – и вы покойнички, покойнички, покойнички!»

– А они… эти все, что юлят во все стороны, и лезут ко двору, и говорят, что они патриоты, и то и се, – шептали губы, перебивая учащенное дыхание, – аренды, аренды хотят эти патриоты! Пользы, связей, выгод. И не важно, как мой – мой, черт побери! – рассудок и талант выглядят объективно: бродильный фермент или еще как-то. Пусть бродильный – зато бродить-то я могу лучше других… Куда другим до меня, ого! О-го-го! Дзынь-ля-ля!.. Мама, ваш сын прекрасно болен, у него пожар сердца…

На последнем этаже башни возле лесенки на крышу на стене желто светилось табло времен: плоский экран, вмонтированный в бетон. Строки чисел: К-уровни, дни (+ дополнительные), часы, минуты, секунды, сотки; дни с дробью после запятой, по-любарски; числа шторм-циклов в условном отсчете от таращанской беды. Последние цифры в строках менялись – в нижних неразличимо быстро, в верхних неспешно. И также неспешно, медленнее секунд, здесь пикали сотки.

Все это было – время.

Корнев остановился, смотрел – будто впервые. Посетила мысль: эти цифирки, их мелькания и смена значат куда больше, чем он. Чем все. Чем все и вся. Индикация плотнейшего потока времени, в котором они кажутся себе значительными только из-за неразличимости его.

Поискал вокруг глазами: нет ли чего – камня, железяки, – чтобы поднять и разбить. Ничего не увидел, пол был чист. Усмехнулся: «Ну, разобьешь. Что ты этим докажешь: остановишь время?.. В координаторе на контрольной схеме башни вверху замерцает красная точка. Придут ребята, сменят экран. Только и всего».

Ноги понесли его на крышу.

Белели во тьме аэростаты, покоилась на телескопических распорках кабина, окруженная сложенными в гармошки секторами, лепестками и полосами электродов. Пульт системы ГиМ на краю площадки затянуло паутиной. «Вот это только ты и умеешь, стихия: паутины, ржавчины, плесень… и разум с творчеством норовишь свести к тому же. Но нет, дудки!» Он смел паутину, включил подзарядку баллонов, прогрев и коррекцию. Александр Иванович не знал, что сделает, но чуял, как внутри вызревает самоутверждающее намерение – какое-то очень простое.

Пока надувались аэростаты, он стоял, опершись об ограду, смотрел вверх. Лицо и предметы вокруг периодами озарял слабый свет накалявшихся и гаснущих в ядре «мерцаний», точек и пятнышек электросварочной сыпи: накал – пауза тьмы, накал – пауза. День – ночь, день – ночь. Теперь, когда он знал воочию, множественно и подробно, что внутри этого непродолжительного тусклого накала вселенского дня оказывается все, что только есть в мире во всех качествах, количествах и масштабах… то есть просто все, – этот мелко пульсирующий процесс показался ему издевательским, нестерпимо оскорбительным. Александр Иванович сначала принял его сторону и расхохотался саркастически – своим протяжным «Ха-а! Ха-аа! Ха-а!..» – над всеми прочими, дешево одураченными: ведь только и есть божественного в этом деле, что огромность масштабов, плотность среды и непоборимо мощный напор потоков материи-времени. Сила есть, ума не надо. «А ведь многие в мудрость веруют, о расположении молят всемогущего! А он не способен даже слепить планету в форме чемодана». Но потом почувствовал задетым и себя.

– Но если ты только и можешь, что суммировать все умное и тонкое в ерунду, в развал, в ничто… то ты и само Ничто. Ничто с большой буквы. Громадное, модное, вечное Ничто! Дура толстая, распро… – на вот тебе! – и постучал ладонью у локтя выразительно согнутой правой рукой.