Медвежий угол - читать онлайн книгу. Автор: Фредрик Бакман cтр.№ 85

Они играли без слов. Они всегда обходились без слов.

Тем временем в ледовом дворце члены клуба голосовали за будущее спортивного директора. И в равной степени – за будущее города. Своего города. Их города.

Рамона сидела в углу рядом с человеком в черной куртке. Его шея была украшена татуировкой в виде медведя, он нервно крутил на пальцах ключи от машины. Рамона погладила его по щеке.

– Необязательно было ему угрожать. Я и сама справлюсь. Но все равно спасибо.

Человек в черной куртке еле заметно улыбнулся. Его кулаки были покрыты шрамами, на одной руке – след ножевого ранения, она никогда им не восхищалась, но и не осуждала его. Он и другие мужчины в черных куртках выросли в «Шкуре». Рамона поддерживала их, когда никто не желал с ними знаться, защищала их, даже когда сама была с ними не согласна, она могла орать на них – и все равно прикрывать их спины. Они обожали ее. Тем не менее он сказал:

– Я не уверен, что смогу убедить парней голосовать, как ты хочешь.

Кивнув, она взъерошила ежик у него на голове.

– Я видела глаза Амата. Я ему верю. И поступаю соответственно. Как поступаете вы – ваше дело. Так было всегда.

Человек в черной куртке кивнул.

– Не знаю, надо ли нам вмешиваться. – Он сглотнул, и медведь на шее поднялся, а потом опустился. – «Группировка» и клуб – превыше всего.

Рамона с трудом встала, но прежде чем пойти к урне, хлопнула его по колену и спросила:

– Чей клуб?

Он сидел, глядя ей вслед. Крутил ключи от автомобиля, брелок с логотипом «сааба» то исчезал, то снова появлялся в его руке. Потом взгляд его остановился на человеке в первом ряду. Он видел его в Низине, вместе с Аматом. Отец Кевина Эрдаля. Мужчина в черной куртке сунул руку в карман. Там до сих пор лежали пять помятых тысячных купюр, тех, что он поднял тогда с земли.

Он до сих пор не решил, как с ними поступит.

Любовь родителя к ребенку странная штука. Всякая другая любовь – к другим людям – с чего-то начинается. Но этого человека мы любили целую вечность, любили еще до того, как он появился на свет. Сколько ни готовься, но первое мгновение для всех матерей и отцов – всегда шок: когда волна чувств захлестывает тебя и земля уходит из-под ног. Понять это невозможно, потому что не с чем сравнить. Все равно что пытаться описать ощущение от песка между пальцами ног или от снежинок на языке тому, кто всю жизнь прожил в темной комнате. Душа переворачивается.

Давид держал руку на животе своей девушки, преисполненный любви к человеку, которого он никогда не видел, чувствуя, что его жизнь переходит во власть несуществующей любви. Его мама часто повторяла, что каждый ребенок – это трансплантация сердца. Теперь он понял, что она имела в виду.

Пальцы девушки коснулись его затылка. Он весь вечер проговорил по телефону, ему рассказали все о собрании, о принятых решениях. Он получил предложение, о котором мечтал с тех пор, как тренировал детскую команду.

– Я не знаю, как быть.

– Доверься сердцу, – сказала девушка.

– Я хоккейный тренер. И никем другим быть не хочу. Остальное – политика. Она не имеет никакого отношения к спорту.

Девушка поцеловала его руку.

– Так будь тренером.

Мая позвонила в дверь Аны. Она ничего не сказала о том, что видела Кевина в лесу, вообще ничего. Еще недавно утаивать что-то от Аны казалось немыслимым, теперь же ничего естественней и быть не могло. Мерзкое чувство. Они пошли домой к Мае. Петер, Мира и Лео сидели на кухне. Они ждали, что зазвонят телефоны, что кто-нибудь расскажет им, чем кончилось собрание. Но пока все было тихо. Поэтому им оставалось одно. Мая принесла гитару, Петер принес барабанные палочки, Ана спросила, можно она споет. Пела она из рук вон плохо. Настолько плохо, что это скрасило ожидание для всей семьи.

На другом конце города, в ледовом дворце на дороге, ведущей к озеру, подходило к концу собрание членов хоккейного клуба. Голосование завершилось. Результаты были подсчитаны. Все приготовились к последствиям.

Люди в черных куртках смешались с другими участниками собрания. Кто-то шел с семьей, кто-то один. Мужчины и женщины выходили на парковку. Все разговаривали, но никто ничего не говорил. Их ждала долгая ночь в домах, где все лампы потушены и никто не спит.

Когда все разошлись, директор клуба еще долго сидел за столом в кафетерии. Фрак стоял один на темной трибуне. Этот клуб – их жизнь. Ни один из них не знал, кому он теперь принадлежит.

Амат сидел на кровати в комнате Закариаса. Его телефон завибрировал. Эсэмэс. Одно слово. От Маи.

«Спасибо».

Амат ответил – одним словом.

«Прости».

«Спасибо» – за то, что он сделал. «Прости» – за то, что так долго не мог решиться.

Родители Кевина ушли с собрания первыми. Отец пожал кому-то руки, с кем-то перекинулся парой слов. Мать ничего не сказала. Они сели каждый в свою машину и разъехались в разные стороны.

Суне пришел домой. Стал кормить щенка. Телефонный звонок раздался неожиданно, но Суне ничуть не удивился. Звонил генеральный директор клуба. Повесив трубку, Суне ложиться не стал, подозревая, что директор заявится к нему с визитом.

Мама Кевина остановила машину. Выключила двигатель, но тут же включила снова. Погасила фары, но не вышла. У нее не было сил, ее тряс озноб, пальцы едва могли держать руль. Внутри ее все сгорело дотла, тело – пустая оболочка, такими она запомнит свои ощущения.

Она вылезла из машины, пошла по кварталу, застроенному таунхаусами, отыскала нужную дверь и позвонила. Это последний дом в этом районе, дальше начинается Низина.

Еще до того как в дверь постучали, щенок услышал, что кто-то пришел. Суне открыл, шикнул на пса, пытаясь загнать его на место, но по голосу старика было ясно, кто в доме главный.

– Чем собаки отличаются от хоккеистов? – Давид горько улыбнулся.

– Хоккеисты хотя бы иногда делают то, что им говорят, – пробормотал Суне.

Мужчины переглянулись. Когда-то один из них был наставником, другой – учеником. Когда-то их любовь друг к другу была незыблемой. Времена меняются, хоккей не стоит на месте.

– Я пришел, чтобы ты услышал все от меня… – начал Давид.

– Ты будешь тренировать основную команду, – кивнул Суне.

– Тебе звонил директор?

– Да.

– Ничего личного, Суне. Но я тренер. Это наша работа.

Загипсованная нога Беньи уже не загипсованная нога. Это деревянный протез. Через глаз – черная лента, его комната – пиратский корабль, а его племянники – враги. Они защищались клюшками, выли от смеха, когда он скакал за ними на одной ноге, срывали белье с его постели и кидали ему на голову, так что он грохнулся и перевернул комод. В дверях возникла Габи, руки скрещены, на лице – родительская мина.