Я бросаю на нее ошарашенный взгляд. С моих уст уже готов вот-вот сорваться традиционный ответ о том, что у меня нет родственников. Но вместо этого я отвечаю:
– Она – моя мачеха. Жена моего покойного отца. У нее есть сын. – Я замолкаю на минуту. – Ему еще только десять лет.
Женщина кивает головой в знак того, что информация принята к сведению.
– Вы являетесь его официальным опекуном?
– Нет… То есть пока нет… Не знаю, что и сказать. Ведь он – мой сводный брат.
Кармен Таннер начинает что-то сосредоточенно помечать у себя в блокноте.
– Миссис Коннорс дала мне разрешение обсудить с вами некоторые проблемы, касающиеся дальнейшего ухода за нею.
– Да… Конечно… Само собой…
Я слишком подавлена и растеряна, чтобы начинать говорить этой женщине о том, что, в сущности, мало знаю о болезни Лорелеи. Ну да… Ее приходил осматривать онколог. Она регулярно принимает таблетки морфия дозировкой в пять миллиграмм. Пьет их каждые четыре часа. Причем врачи прописали ей этот сильный обезболивающий еще до того, как они с сыном уехали из Джорджии. Еще до того, как она объявилась на ступеньках крыльца моего дома.
Но социальный работник продолжила как ни в чем не бывало:
– Лично я рекомендую поместить миссис Коннорс в хоспис. Я дам вам список подобных заведений. Внимательно изучите его, обсудите с больной, чтобы сделать оптимальный выбор, обеспечив ей наилучший уход…
– Хоспис?! Но это же для тех, кто…
Я не нашла в себе силы закончить фразу.
– Да, это заведение для умирающих, – закончила она вместо меня. – Во всяком случае, там хотя бы помогают облегчить боли.
Я тупо уставилась на женщину, пытаясь осмыслить ее слова.
– Подождите! – взмахнула я рукой, словно намереваясь этим слабым жестом разогнать сгустившиеся надо мной тучи. – Все, что я знаю, так это то, что у нее рак. Я даже не знаю, чего именно.
– У нее рак яичников, четвертая стадия. К сожалению, затронуты и другие органы.
В глазах мисс Таннер мелькнуло сочувствие. Но оно тоже показалось мне дежурным. Скольких больных она уже перевидала на своем веку. И какому количеству родственников озвучивала такой же страшный диагноз. А мне сейчас хотелось, чтобы Лорелея была первой и единственной в этом ряду. Будто тогда бы и отношение к ней со стороны врачей тоже было бы особенным… Будто это помогло бы спасти ее.
– Но почему сразу хоспис? Ведь существует еще химиотерапия, облучение… Может, есть и другие методы терапевтического лечения…
Куда подевалась моя хваленая выдержка и здравомыслие истинной уроженки Новой Англии? В голову почему-то лезли лишь образы старых вековых дубов. От их искореженных стволов, от их густых крон веяло печалью и тоской. Кажется, я уже на грани истерики.
Мисс Таннер тоже почувствовала мое состояние и сочувственно погладила меня по руке.
– Миссис Хейвард, право же, мне очень жаль… Но у больной очень агрессивная форма рака. К большому сожалению, он был диагностирован уже после того, как раковые клетки распространились по всему организму. – Она снова взглянула в свой блокнот. – Миссис Коннорс прошла соответствующие курсы лечения в Джорджии и была вынуждена согласиться с мнением своих лечащих врачей. Такие процедуры могут немного продлить ее мучения, но ничего более. Никакого улучшения качества жизни ожидать не приходится. Полагаю, она хочет избавить сына от созерцания ее длительных страданий. Пожалуй, для нее это самый сильный мотив, которым она руководствовалась.
Женщина замолчала, ожидая, пока я как-то справлюсь с накатившим на меня приступом горя и отчаяния. Это было не просто горе, а горе с явным привкусом вины и угрызений совести. И от осознания своей вины у меня буквально свело желудок. Но вот, кажется, первый шок почти миновал. Голос женщины был полон неподдельного участия, когда она заговорила снова:
– Если раковые клетки стали распространяться по всему организму, то надежд на выздоровление уже нет. Остается лишь возможность облегчить больному его страдания.
Я больно прикусила нижнюю губу, стараясь унять ее дрожь.
– Сколько… сколько ей еще осталось?
Кармен с сожалением посмотрела на меня.
– Об этом вам лучше спросить у доктора Уорда. Все, что я могу сказать, – это если болезнь вступает в свою последнюю стадию, то пациент может протянуть максимум месяц. Возможно, чуть дольше…
Я вскочила со стула, не в силах более оставаться без движения.
– Могу я увидеться с нею прямо сейчас?
– Конечно. У нее отдельная палата. И там есть кресло-кровать, которое, при необходимости, можно разложить. Если вы вдруг захотите остаться вместе с ней на ночь.
– Спасибо. Но я должна оставаться рядом с ее сыном. Нужно сообщить ему… Да и вообще нельзя оставлять ребенка в доме одного.
Взгляд Кармен смягчился. Такое впечатление, что она уже заранее знала, как именно я поступлю и что скажу. Ведь ребенка действительно нельзя оставлять в доме одного.
– Я оставлю всю необходимую для вас информацию на посту у дежурной медсестры. Заберете, когда будете уходить. А заодно возьмете и мою визитку, и номер моего сотового. Звоните незамедлительно, если у вас возникнут какие-то вопросы. Любые вопросы… Но прежде всего вы должны мне сообщить, к какому решению вы пришли вместе с миссис Коннорс относительно ухода за ней.
– Спасибо! – поблагодарила я представительницу социальных служб и, выйдя из комнаты для посетителей, проследовала за ней по длинному ярко освещенному коридору, по обе стороны которого располагались палаты для пациентов. Мы прошли мимо уборщика. Парень энергично полировал линолеум, воткнув себе в уши радионаушники, и, судя по безмятежному выражению его лица, полностью отключился от остального мира. Звук этих шаркающих ног был до ужаса обыденным, и у меня возникло непреодолимое желание подскочить к молодому человеку, выдернуть из его ушей эти дурацкие наушники и крикнуть ему прямо в ухо, что даже к самой примитивной работе следует относиться с должным вниманием.
Но вот Кармен Таннер тронула ручку одной из дверей, открыла ее и отступила назад, пропуская меня первой. И, уже стоя на пороге, снова ободряюще погладила меня по руке, после чего ушла, закрыв за собой дверь.
В самую первую минуту я ничего не видела вокруг себя. Только узкую больничную койку, на которой лежит человек. Женщина. Рядом стоит внутривенная капельница, подсоединенная к ее руке. Я с трудом узнала в этой женщине Лорелею. Она вся сморщилась, стала какой-то маленькой, словно сама жизнь по каплям покидала ее под яркими люминесцентными лампами, заливающими пронзительным светом всю палату. Мне тут же захотелось распахнуть настежь окно, впустить в палату настоящий солнечный свет и побольше свежего воздуха. Или вообще немедленно отнести Лорелею в какой-нибудь сад, полный благоухающих цветов, где по ночам пляшут мириады светлячков, наслаждаясь царящими вокруг ароматами. Лорелея дышала тяжело, со всхлипами, будто в ее легких было полно воды. Как же я раньше не замечала всего этого?