Не плачь - читать онлайн книгу. Автор: Мэри Кубика cтр.№ 47

Становится тихо. Я слушаю наши шаги, стараясь идти с ней в ногу. Мы бредем медленно и бесцельно, даже не рядом. Лучше сказать, плетемся. Мы плетемся ночью по улице, под покровом ночи. Над нами звезды и деревья.

Где-то вдали, в лесу или в поле, воют койоты. Стая испускает высокочастотный вой, когда готовится кого-то убить. Мы молча слушаем, представляя, как стая койотов окружает луговую собачку, кошку, белку.

– Вот что мне всегда говорили: «Ты была плохой девочкой», – повторяет Перл, но на сей раз тише, сдержаннее.

Я хочу спросить, правда ли это, в самом ли деле она была плохой девочкой. Может, правда, а может, и нет. Может быть, слова вырваны из контекста или чрезмерно раздуты. В самом деле, все дети когда-нибудь ведут себя плохо… Дети эгоцентричны. Это заложено в их природе. Догадываюсь, что и я, наверное, был таким; может быть, потому моя мать и ушла.

После того как Перл признается, что родители от нее отказались, мне уже не кажется, что моя мать хуже всех. Да, она меня бросила, но у меня, по крайней мере, остался отец. Она не забрала меня у отца.

– Ты только сейчас об этом узнала? – спрашиваю я. – О том, что от тебя отказались?

Нет, отвечает Перл; она знает об этом уже довольно давно.

– Тебе кто-то сказал?

– Нет, сама догадалась, – отвечает она.

Начала видеть сны, говорит она. Во сне появлялись они: другая мать, другой отец. Они грозили ей пальцем и снова и снова повторяли одно и то же, как испорченная пластинка: «Ты плохая девочка». Это началось много лет назад. Тогда она еще жила в родительском доме. Она рассказала приемным родителям о своих снах, хотя могла и промолчать – они и так слышали, как она кричит во сне. Они поняли, что ей снятся страшные сны. Вначале она считала, что ей просто снятся страшные сны. Оказалось, что это воспоминания. Во сне она вспоминала. И мало-помалу сложила все кусочки головоломки и все поняла. Да, и еще то, что она была совершенно не похожа на родителей; они были высокими, крепкого сложения, светловолосые и зеленоглазые. У них с ней не было совершенно ничего общего.

Перл тогда пришла в замешательство. Никак не могла справиться с тем, что ее бросили. Хотя у нее были близкие люди, которые ее любили, ей все время было грустно. И больно. Оказывается, мать и отец от нее отказались, бросили ее. А приемные родители ее обманывали и выставляли дурой.

Приемные родители раскаивались.

– Они были хорошими, – говорит Перл, когда мы идем по разбитой мостовой улицы. – То есть они и сейчас хорошие. – Теперь мы стали ближе друг к другу, идем почти рядом. Мы не держимся за руки, но время от времени, взмахивая рукой, она касается моего плеча. – Они хотели как лучше.

Перл не называет мне их имен, ничего о них не рассказывает, но признается, что они окружали ее любовью и заботой; они отвели ее к психотерапевту. При упоминании психотерапии в моей голове звучит сигнал тревоги.

Доктор Джайлс!

– Они, как могли, старались справиться с тем, что есть, понимаешь? Со мной всегда было непросто. Со мной и сейчас непросто. Ее… мать… я часто доводила до слез. А отца… выводила из себя. И все же они хорошие. Они не орали на меня и не били, когда я плохо себя вела. Во всяком случае, не собирались бросить меня, отдать чужим, незнакомым людям. Как можно назвать людей, которые так поступают? – Перл язвительно усмехается. Я молчу. Она и не ждет от меня никаких слов. – Им со мной досталось, понимаешь? Они меня удочерили. Подписали все нужные бумаги. А я устроила им адскую жизнь. Знаю, так и было. Ничего не могу с собой поделать, я такая, и все. И все-таки, когда мне исполнилось восемнадцать, я все поняла и решила уехать, – продолжает она. – Им больше не нужно было, чтобы я ошивалась рядом и мучила их семью. И вообще, то была их семья, а не моя… Я стала искать родных, – признается она. – Моих настоящих родителей. И я их нашла. – Она заметно мрачнеет. В ее рассказе зияет огромный пробел. Думаю, больше она ничего не хотела сказать. «Я стала искать родных… и я их нашла». Мне хочется узнать больше;

хочется расспросить ее, что же произошло. Но я ничего не говорю. Молчу, надеясь, что со временем она сама мне все расскажет.

Вместо слов я снимаю с себя ожерелье с акульими зубами и протягиваю ей. Для силы и защиты. Сейчас они нужны ей больше, чем мне.

– Не могу, – говорит она, но потом все же берет ожерелье из моих дрожащих рук.

Мы по-прежнему бредем куда-то в ночи, идем, пока мне не кажется, что больше я не пройду ни шагу. Мне совсем не хочется возвращаться домой.

– Я стала искать родных, – повторяет Перл спустя какое-то время, спустя долгое время – такое долгое, что мне кажется, будто она уже никогда ничего не расскажет, – и я их нашла. Выследила их. – Я слышу ее дыхание в сонной ночи; дыхание хриплое, тяжелое, как глина. Дышать ей тяжело. Последствия ходьбы – или стресса. А может, и горя. – Но они по-прежнему не желали меня знать, – продолжает она. – Прошло столько лет, а они по-прежнему не желали меня знать!

Сердце у меня сжимается; я помню, что было со мной после того, как мать меня бросила. Я слушаю, а она рассказывает, как нашла своих родственников, но они сразу же попытались отделаться от нее: не отвечали на телефонные звонки, предлагали заплатить, чтобы она уехала. Неожиданно я понимаю: моя мать просто сбежала, что вовсе не так плохо. Если бы я увидел мать снова и она во второй раз отказалась от меня… не знаю, как бы я реагировал. Скорее всего, смирился бы.

– А ну-ка, тихо! – рявкает на меня водитель, здоровяк с грубым голосом. Он почти не поворачивается ко мне, только косится, чтобы убедиться, что меня не насилуют на переднем сиденье. Но скорости не снижает. Он не жмет на тормоз, не вызывает по рации полицейских. – Все в порядке? – равнодушно спрашивает он, как будто интересуется, дать ли мне к мясу картошку фри.

За мной сидит какой-то бродяга, которому нравится трогать мои волосы. Почти сразу испытываю облегчение. Он не убийца, внушаю я себе. Просто дурак.

Но облегчение быстро проходит.

Когда бродяга улыбается, я вижу, что у него недостает половины зубов. Остальные желтые и кривые. Их он тоже скоро потеряет. Точно знаю.

Перед тем как заорать, я несколько раз просила: «Пожалуйста, не трогайте мои волосы».

Такой напугает кого угодно даже в хороший день, но у меня сегодня день не хороший. Бродяга способен напугать даже при ярком солнце, среди бела дня, но сейчас не день, а ночь; на улице пустыно и темно. И при одном взгляде на него меня бросает в дрожь.

У него много волос – на голове, на лице. Они вьются и жесткие на концах. Из-за волос почти не видно его прыщавого лица. На голове у него темно-синяя кепка, которая совсем не греет уши. С ним рюкзак, портупея и пояс, а еще туристическая палка. Куртка невыразительная, синтетическая, с капюшоном, тускло-коричневого цвета. На ногах у него разные кеды. Наверное, выдали в какой-нибудь благотворительной организации, например в Армии спасения, а может, он разжился обувью на помойке. Руки у него немытые. От него воняет. На шее у него шнурок с биркой, на которой написано «Сэм». Готова поспорить, что он не Сэм. Бирку он нашел, а скорее всего, украл.