– Ты местный? – спрашивает она.
– Здесь родился и вырос, – отвечаю я, глядя, как она то и дело дергает на руке тесный жемчужный браслет – дерг, дерг, дерг, – из-за которого я про себя прозвал ее Перл. Понятия не имею, долго ли наблюдаю за ней.
Когда она кладет голову на подушку в сине-белую клетку, я прощаюсь и ухожу. К тому времени глаза у нее закрываются, и, если она и отвечает мне «До свидания», я ничего не слышу. Я ухожу, успев заметить, как она проваливается в сон. Возвращаюсь тем же путем, что и пришел сюда, вылезаю из разбитого окна на подставленную скамеечку. Точно знаю, что Перл сегодня будет занимать центральное место в моих снах – если мне вообще удастся заснуть. Неожиданно я понимаю, что пословицы не всегда верны. С глаз долой, но из сердца не вон.
Куин
Пока меня тошнит, Бен придерживает мою голову над унитазом.
Хорошо, что на обед я ограничилась сэндвичем с ростбифом. В основном из меня выходят желудочный сок и желчь. К тому же я вовремя успела добежать до туалета, так что убирать за мной не придется.
Мы сидим рядом на грязном полу; в ванной такая же черно-белая плитка, как и во всей квартире. Вижу на полу комья пыли и обмылки… Ничего не понимаю. Откуда здесь обмылки? И все же они есть; кто-то ронял мыло. И на ободке унитаза желтые пятна… Мысленно проклинаю Лэндона, Брэндона, Аарона или Даррена – как там его звали, – которого я привела домой вечером в субботу: такую грязь мог развести только он. Нас с Эстер трудно заподозрить в том, что мы мочимся на сиденье. Тогда, шестьдесят с чем-то часов назад, я еще не подозревала, что скоро склонюсь над фарфоровым другом и увижу его мочу – нечто вроде прощального подарка.
Когда рвота переходит в натужный кашель и постепенно прекращается, Бен кладет мне на лоб холодное полотенце и приносит банку газировки из холодильника.
– Лучше уходи, – шепчу я, помня о том, что сейчас почти шесть вечера. Прия наверняка удивляется, куда Бен подевался. Они живут не вместе, хотя Бен хочет съехаться. Он так и сказал, а я притворилась, будто поддерживаю его: конечно, если они съедутся, то сэкономят на квартплате. «Целую кучу денег», – подтвердил Бен. Но Прия упорно отказывается. Бена прорвало только один раз; он поведал, как его бесит, что Прия постоянно сопротивляется. Она как будто держит ногу в двери – не для того, чтобы оставить за собой возможность выйти. Она просто еще не готова полностью войти в его жизнь. Интересно, когда она почувствует, что уже готова? Прия очень независима. Ее самостоятельность вначале даже привлекала Бена. Прия самодостаточная и уверенная в себе девушка. Она не виснет на своем парне, не липнет к нему, не обвивается вокруг него, как лиана. Все наоборот. Нет, Бен не липнет к ней, просто он хочет, чтобы Прия больше доверяла ему. А может быть, он чувствует, что не нужен ей так, как она нужна ему. И все же они часто ужинают вместе – сегодня тоже должны. Готовить будет Прия. Бен должен быть у нее в шесть. Она собирается угостить его каким-то блюдом под названием «Алу Гоби». Бен сам мне рассказал, я не спрашивала… Правда, при упоминании еды я поспешила в туалет.
– Никуда я не пойду. – Он встает и выходит из туалета.
Сидя на полу, я слушаю, как он рассказывает Прии, что их планы на вечер накрылись.
– Привет, малышка, – говорит он, но обо мне не упоминает.
Как и о том, что сейчас находится в моей квартире.
И об Эстер ни словом не заикается.
И о случайной смерти ее прежней соседки.
Бен уверяет, что должен подготовить какие-то важные документы. Их необходимо переслать с «Федерал экспресс» к закрытию, к девяти вечера. Ничего необычного; такое случалось и прежде; толпы референтов носятся туда-сюда, нумеруют листы, копируют документы, чтобы они успели дойти до противной стороны к какому-то крайнему сроку.
– Мне очень жаль, – продолжает Бен, – начальница сказала обо всем только под вечер. Придется задержаться на работе. – Хотя я не слышу голоса Прии, понимаю, что она его утешает. – Спасибо, что поняла, – говорит Бен и добавляет: – Ты самая лучшая. – Потом он еще говорит: «Люблю тебя» – и чмокает воздух, отчего меня снова тошнит, и я склоняюсь над унитазом.
Бен возвращается в туалет и подсаживается ко мне.
– Ты сейчас можешь разговаривать? – спрашивает он, подтягивая к себе планшет, который, как всегда, находится у него под рукой. – Тебе не кажется, что мы должны все обсудить? – Потом он, разумеется, добавляет: – Если ты готова, конечно.
Я говорю, что готова, хотя ни в чем не уверена.
Бен входит в поисковик и вскоре находит газетную статью. В ней говорится, что по нашему с Эстер адресу приехала скорая помощь. Медики нашли Келси Беллами, которая уже ни на что не реагировала. Ее привезли в Методистскую больницу, где позже врачи констатировали смерть. Я представляю себе отделение экстренной помощи: врачи делают все, что могут, надеясь на чудо, но вот на мониторе появляется прямая линия, и какой-то мрачный тип произносит: «Время смерти – восемь двадцать три». Разумеется, на самом деле я понятия не имею, в котором часу умерла Келси.
Потом в голову приходит другой образ: распечатки лекций, посвященных горю, процессу переживания, семи стадиям горя. Горевала ли Эстер потому, что Келси умерла?
Друзья и родственники на мемориальной страничке Келси в «Фейсбуке» обвиняют Эстер в равнодушии, пренебрежении, полном безразличии, называют ее виновницей смерти своей соседки. Но почему? Их посты довольно туманны, и это еще мягко сказано; они умалчивают о сути дела, и человеку постороннему, вроде меня, который случайно оказался на этой страничке, невозможно ничего понять.
Келси не жила со мной в одной квартире, она не была моей подругой. Почему же, когда я смотрю на фото Келси Беллами, мне грустно? На глаза наворачиваются слезы, и Бен тут же протягивает мне бумажный платок.
– Эстер этого не делала, – говорю я, хотя и догадываюсь, что мы оба думаем об одном и том же. Делала.
У Эстер есть привычка взваливать на себя чужие дела, считать их своей обязанностью. Само по себе неплохое качество – она настоящая пчелка с огромным сердцем.
Вот типичный пример: как-то раз Нэнси со второго этажа решила, что в нашем доме нужно ввести раздельный сбор мусора. Нэнси надоело смотреть, как жильцы выкидывают в мусор пустые пивные бутылки и нечитаные газеты. Ну, а миссис Бадни, конечно, палец о палец не ударила. Миссис Бадни, можно сказать, уже стоит одной ногой в могиле, и ей наплевать на то, что она оставит детям и внукам (к тому же у нее нет ни тех ни других). В общем, Нэнси ограничилась тем, что повесила в подъезде плакатик, в котором перечислила центры переработки мусора в нашем районе. Плакатик довольно долго висел рядом с почтовыми ящиками, но все жильцы его упорно игнорировали.
Все, кроме Эстер. Она съездила в центр переработки и заключила договор. Купила несколько контейнеров для раздельного сбора мусора – на собственные деньги, нужно добавить – и выставила их за домом и возле прачечной. Потом она расклеила объявления, в которых подробно указывалось, что куда нужно выбрасывать и что будет с планетой, если не перерабатывать мусор: переполненные действующие свалки, потребность создавать новые. Она призывала соседей к «трем П: понижению уровня потребления, повторному использованию упаковки, переработке». Она предложила награду для того жильца, который окажется лучшим в новом начинании (сразу скажу: награду заслужила не я). И в отличие от Нэнси, которая, по сути, ничего не сделала, Эстер добилась полного успеха. Мы рьяно взялись сортировать мусор.