Записки советской переводчицы. Три года в Берлинском торгпредстве. 1928-1930 - читать онлайн книгу. Автор: Тамара Солоневич cтр.№ 40

И вот, помню, разговор за столом. Одна австралийка говорит:

— Я никогда не знала, что русские так любят рыбу.

— Почему вы думаете, что мы любим рыбу? — спросила я.

— Но, помилуйте, ведь мы каждый день едим рыбу. Мяса почти не видно! Возможно, что это очень полезно для здоровья, но нам, признаться, рыба уже порядком надоела.

А другая австралийка все хотела посмотреть правда ли то, что пишут правые австралийские газеты о нехватке продовольственных припасов и вообще товаров в московских магазинах. Каждый день за утренним завтраком она неизменно говорила:

— Сегодня я хочу пойти по Москве и зайти хоть в один магазин.

И столь же неизменно Гурману об этом желании докладывалось. Гурман, затормошенный и вечно куда-то спешивший, отмахивался.

— Завтра.

Но, наконец, как то после обеда я встретила австралийку на лестнице отеля, причем она оживленно мне сообщила:

— Вот видите, как наша пресса врет. Ведь я сама теперь своими глазами видела, что у вас в магазинах всего вдоволь.

Душа моя возмутилась, но внешне я должна была оставаться спокойной. Между прочим, из немногих качеств, которые большевизм воспитывает в советских гражданах, пожалуй, наиболее ценным является воспитание уменья владеть собой. Советский гражданин должен быть всегда готов к любым, самым неприятным неожиданностям, и многолетняя тренировка выработала в нем подсознательный инстинкт не показывать того, что он чувствует. Раньше, помню, мы — русские — всегда восхищаюсь этим свойством англо-саксонцев, у которых оно, правда, вырабатывалось веками совершенно по другим причинам. Теперь мы — подсоветские русские — наверное догнали, а, может быть, даже и перегнали англичан, хотя бы уж в этом направлении. Знаменитая русская непосредственность и неумение владеть собой канули в лету. В горниле большевицких испытаний выковывается новый русский человек. Думаю, впрочем, что испытания эмигрантские столь же благотворно подействовали и на русских по эту сторону рубежа.

Как бы то ни было, австралийка ничего не прочла на моем оставшемся невозмутимом лице. Я только спросила ее:

— А с кем вы ходили в магазин?

— С мисс Бетти, о, она такая услужливая особа.

«Мисс Бетти» была маленькая, толстенькая русско-американская еврейка лет двадцати шести. Родители вывезли ее в свое время младенцем в Нью-Йорк, там она выросла где-то, по-видимому, на задворках одного из небоскребов еврейского квартала, вступила в коммунистическую партию и недавно приехала в СССР, соблазнившись, как и многие другие американские безработные, перспективами, столь щедро рекламируемыми пропагандой. По приезде в Москву, она должна была явиться в Коминтерн, где, как обычно, у нее отобрали американский паспорт. Как правило, иностранные коммунисты всегда обязаны сдавать свой паспорт в Коминтерн. Ежели данный коммунист окажется достойным, чтобы его снова выпустили заграницу, то в нужный момент паспорт ему будет возвращен, в противном же случае, как я уже указывала на примере испанца Ибаньеса, коммунист остается в СССР, паспорт же его, с новой фотографией, выдается какому-нибудь советскому агитатору, который командируется в ту или иную страну на международную работу.

Мисс Бетти жила пока по временному советскому праву на жительство. Она уже успела вкусить все прелести советской жизни и мечтала о возвращении, хотя бы на амплуа безработной, в свою Америку. Я же думаю, что она и по сей день в Москве, так как ее наверное уже заставили принять советское подданство. Мисс Бетти звезд с неба не хватала и советскому правительству выгоднее было использовать ее на внутренней работе, тем более, что она легко переводила с русского на английский и, немного труднее, обратно.

Пока же она работала при делегациях. Будучи типичной коммунисткой, она, собственно говоря, делала все от нее зависящее, чтобы работать возможно меньше и избегала выступлений на митингах, где требуется особенно высокое качество перевода.

Вечером я зашла в тот номер, где обычно помещались переводчицы. Бетти лежала на кровати и читала книгу. Я поговорила с ней о том, о сем и попросила рассказать что-нибудь об Америке. Она оживилась и стала рассказывать о том, как она объехала почти половину Штатов довольно необычным для России путем. Она выходила из города с рюкзаком за плечами, а потом последовательно просила проезжавшие мимо частные автомобили подвести ее до следующего города. И все на даровщинку. В Америке этот способ, оказывается, очень распространен, особенно среди пролетарской молодежи.

Потом я ее спросила:

— Вы, кажется, ходили сегодня с Миссис X. по Москве.

Бетти цинично расхохоталась.

— Да, представьте себе — повела ее сегодня в Инснаб, объяснила заведующему в чем дело и он разрешил поставить ей стул, чтобы она села и понаблюдала. Она сама на этом особенно настаивала, боялась, что мы ее обманем. Ну, а там, в Инснабе, вы сами знаете, — товарами хоть завались. Она часа два просидела, потом ходила, спрашивала цены и все записывала. В результате — полный восторг: и товаров много, и покупателей хоть отбавляй, и продавцы очень вежливы. Словом, приедет в Австралию и будет нашим лучшим пропагандистом.

Я поняла в чем дело. Я тоже не раз бывала в Инснабе и каждый раз уходила оттуда с полными корзинками. Но как же миссис X. не заметила — куда ее повели?

Инснаб — кооператив для иностранцев, — «иностранное снабжение». Помещался он на Тверской, в магазине бывшем братьев Елисеевых. Кто из москвичей не помнит этого самого роскошного из московских магазинов? Как и в Петербурге, братья Елисеевы не пожалели средств на украшение своего детища. Скульптурные разноцветные потолки, мраморные прилавки, мозаичные полы, бассейны для живой рыбы, богатейшие зеркальные витрины — таким встает магазин Елисеевых в моих детских воспоминаниях. А на прилавках — самые изысканные яства, самые невероятные фрукты — груши до килограмма весом, ананасы, кокосовые орехи и великолепный набор вин и шампанского. Да, лучших товаров, чем у братьев Елисеевых в Москве, было не найти.

Грянула революция. Наступил голод. Магазин Елисеевых, будучи разгромленным и разбитым в самые первые дни «великой и бескровной», долгие годы стоял пустым и заколоченным. Не знаю, что там было во времена Нэпа, но со времени введения карточек и наступления нового голода, он был превращен в кооператив для иностранцев. И так как в Москве с 1928 до последнего времени есть вообще или нечего, или очень мало, и население, как голодный волк, рыщет по улицам и базарам, как бы и где бы что-нибудь «достать», большевики решили громадные витрины Инснаба заколотить наглухо, дабы не соблазнять «малых сих». Ибо, если бы нормальный московский обыватель, в том перманентном состоянии недоедания, в котором он обретается, хоть одним глазком заглянул внутрь бывшего елисеевского магазина, он, может быть, даже и ГПУ не испугался бы, а пошел просто-напросто — его — этот магазин — громить. А так, тысячи граждан проходили мимо забитых деревянными щитами витрин и даже не подозревали, как близко и возможно было счастье.

Внутри же, за тройными дверями, строго оберегаемыми гепеусским цербером, сверкали яркими слепящими огнями еще царского времени елисеевские люстры, в белоснежных передниках обслуживали разноязычную толпу иностранцев вежливые и вышколенные приказчики, а в бассейне с фонтаном, совсем как в старое доброе время, плавали стерляди и форели. И это в то время, когда в остальных кооперативных лавках Москвы полки были либо совершенно пусты, либо заложены пустыми коробками от несуществующих печений, мыльных порошков и какао. Я очень хорошо помню, как мы с Юрой, только-что вернувшись из Берлина, проходили по Мясницкой и, увидав такие коробки от печенья в окне одного из кооперативов, зашли и спросили это печенье. Приказчик или, как их вежливо называет советская власть, «работник прилавка», сумрачно буркнул: