– Успокойся, – тихо произнес Святослав, приблизившийся, чтобы положить ладонь на плечо возлюбленной. – Я давно не мальчик. Ошибки не допущу. Знаю, что делать, знаю как. Гони тревогу прочь. Жди. Я до ночи вернусь.
Некоторое время спустя он уже входил в опочивальню матери, прихорашивающейся перед огромным овальным зеркалом.
– Не обессудь, что здесь принимаю, – сказала она, придирчиво оглядывая свое отражение. – Времени мало. Миссия норманнская уже прибыла, на прием просится.
– Возьми меня с собой, матушка, – попросил Святослав.
Просьба была столь неожиданной, что Ольга отвернулась от зеркала, казалось, заворожившего ее.
– Зачем тебе с епископом Адальбертом встречаться? Ты же не веруешь.
Ему хотелось возразить, что он-то как раз верует, только не в чужого незнакомого бога, а в своих собственных богов, привычных с детства, но он успел сдержаться, за что мысленно похвалил себя. Сейчас нужно было не спорить с матерью, а поладить с ней.
– Сомнения меня берут, – сказал Святослав. – Может, христианский бог сильней нашего? Не зря же все, кто окрестился, живут богаче и краше.
– А я тебе не раз говорила про то, – напомнила Ольга, явно довольная таким оборотом.
– Так возьмешь, матушка? Очень хочется самому на епископа поглядеть.
Он замер, ожидая ответа. Ольга думала.
До сих пор ей не удалось обратить в новую веру не то что Русь, но и родного сына. Это удручало ее. Она понимала, что, оставаясь язычником, он никогда не будет желанным женихом в глазах европейских монархов. А ей хотелось повенчать его с представительницей какого-нибудь знатного рода. Таким образом можно было бы породниться с норманнами, саксонцами или, бери выше, с самими византийцами. Дальше перед державой открывались столь сияющие горизонты, что дух захватывало.
– Вот посажу тебя рядом на приеме, а ты даже креститься не обучен, – произнесла Ольга, изображая сомнение. – Что Адальберт подумает? Примет тебя за дикаря.
У Святослава уши заложило от гнева, однако он не подал виду.
– А ты научи, – предложил он.
– Ладно, гляди. – Не поднимаясь с места, Ольга повернулась к нему. – Держишь пальцы вот так, видишь?
– Будто соли набрал, – ухмыльнулся Святослав.
– Не ерничай! Это тебе не шутки.
– Молчу. Так правильно?
– Правильно, – проворчала Ольга. – Теперь черти в воздухе крестное знамение. Коснись лба… теперь живота… правого плеча… левого… Ну-ка, еще раз.
– Лоб, живот, плечо, другое, – послушно повторил Святослав. – Довольна?
– Это ты должен быть доволен, сынок. Перекрестившись, ты себя воле божьей вверяешь. Еще раз повтори… Вот так. Теперь скажи: «Во имя отца, и сына, и святого духа»… Поклонись. Ну вот. Теперь тебя можно в люди выводить.
Святослав прикусил губу, чтобы не сорваться. Он не раз примечал, как кияне совершают обряд, показанный матерью, и всегда смотрел на таких людей с жалостью и презрением, как на юродивых.
У него в голове не укладывалось, как можно пренебречь верой предков ради бессмысленного тыканья пальцами в лоб и тулово. Проделай он такую штуку перед своими дружинниками, они бы решили, что их воевода рехнулся.
– Выводи, матушка, – смиренно произнес он, пряча глаза.
– Слава Господи, – с чувством сказала Ольга. – И впрямь за ум взялся.
– Взялся, – кивнул Святослав.
– Как тебе Малуша? Не разочаровала?
Его рука поднялась, чтобы свирепо подергать себя за ус.
– Я на ней женюсь, – сказал он. – Сын на меня похож. Как две капли воды.
– Оставь их при себе, – сказала Ольга. – А с женитьбой не торопись. Подберем тебе жену королевских кровей. Вот хотя бы Адальберта попросим похлопотать. Он во все дворы высокие вхож.
– Мне Малуша мила, – заупрямился Святослав.
– Жил ведь без нее. Не тужил.
– Тужил, матушка. Сильно ты меня огорчила, когда Малушу сослала.
– Зачем она тебе была, брюхатая, – отмахнулась Ольга.
– Мама!
– Ладно, не кипятись. Повернись-ка, погляжу, как одет. Кафтан вроде подходящий, и сапоги новые…
– Прямо сейчас пойдем? – оживился Святослав.
– Крест наденешь, и пойдем, – кивнула Ольга.
По непонятной ей причине до сих пор крещение охотнее принимали женщины, а не мужчины. Многие боярыни киевские уже носили нательные кресты под одеждой, тогда как их мужья не торопились следовать примеру жен. Ну, кажется, почин сделан. Если Святослав покорится, то за ним и дружинники потянутся. Лиха беда начало.
Однако сын покачал головой:
– Нет, крест мне рано надевать. Погожу пока.
Ольга испытующе поглядела на него. Ближе к осени она намеревалась начать ставить повсюду большие кресты и возводить христианские храмы, постепенно обращая русов в новую веру. Если удастся переубедить Святослава, то он станет ей славным помощником, когда дело дойдет до разорения старых капищ и свержения кумиров. Однако торопиться не надо. Характер у сына такой, что чем сильнее давить, тем яростнее он сопротивляется. Лаской действовать надобно. И хитростью.
– Как скажешь, – согласилась Ольга. – Ты князь, твоя воля.
– Князь, – повторил Святослав с обидой. – А сама все за меня решаешь.
– Я только направляю тебя, сын. Дабы ошибок не было совершено.
– Больше не ошибусь.
Ольга не расслышала в фразе Святослава той многозначительности, которая насторожила бы ее при других обстоятельствах.
В последний раз оглядев себя в зеркало, она встала.
– Ну, идем, – сказала она. – Только помни: разговор предстоит важный. Судьба Руси решается. Император Константин нашим союзником стать не захотел, нынче нам поддержкой Отгона заручиться надобно. Это он епископа прислал. По моей просьбе.
– Да знаю я, знаю, – вымолвил Святослав с досадой.
Ему вспомнилось, что Отгон Первый именует мать королевой русов, тогда как сам Святослав, законный правитель Руси, даже не был упомянут в договорной грамоте. Ничего, скоро этому придет конец.
– Отгон у самого папы римского добился позволения народы в христианство обращать, – продолжала Ольга, пропустив мимо ушей реплику сына.
Они неспешно шли к тронной зале мимо вытянувшихся в струнку гридней и пышно разодетых бояр.
– Тевтонцам очень важно добиться успеха в Киеве, – продолжала Ольга, понижая голос. – Но Адальберт будет притворяться, что делает нам одолжение. Не обращай на то внимания – пущай пыжится, коли есть охота. Гордость показывай в меру. Улыбнись епископу, скажи приятные слова – язык не отвалится…
Пока она поучала сына, Адальберт ждал аудиенции в отведенных ему покоях, столь убогих и тесных, по его разумению, что впору заподозрить умышленное унижение. Его посольство в составе двенадцати дворян и верховных священников Франкфурта-на-Майне пребывало там же, прикладывая к носам надушенные батистовые платки и обмениваясь выразительными взглядами.