Но все-таки были же двадцать пять процентов испытуемых, которые не уступили ни разу? И эта цифра помогает не терять веры в человечество.
Глава 11. «Все очень просто: слова»
Август и сентябрь 1999 года были страшными для России. 7 августа несколько отрядов под руководством террористов Шамиля Басаева и Хаттаба попытались с территории Чечни прорваться в Дагестан. Бои продолжались до 14 сентября, пока террористы с большими потерями не были вынуждены отойти. Погибли почти триста российских военных. В эти же жуткие дни произошло несколько масштабных терактов. 4 сентября грузовик с огромным количеством взрывчатки взорвался в дагестанском городе Буйнакске рядом с домом, где жили семьи военных. 8 сентября произошел взрыв на первом этаже девятиэтажного дома на улице Гурьянова в Москве. Дом взлетел на воздух за две секунды до полуночи, когда бóльшая часть его жителей спали. 13 сентября в пять утра произошел взрыв в подвале восьмиэтажного дома в Москве на Каширском шоссе. Несмотря на принятые после этих взрывов сильнейшие меры безопасности, 16 сентября в 5:57 утра в Волгодонске Ростовской области рядом с девятиэтажным домом взорвался грузовик.
Эти события не только произвели ужасающее впечатление на всю страну, но и сильно изменили политическую обстановку в России, где стремительно старевший президент Ельцин все больше выпускал власть из рук. Был усилен контроль на вокзалах и в аэропортах, все настойчивее раздавались требования об отмене моратория на смертную казнь, возрастала подозрительность — и властей, и обычных людей. Российская авиация начала бомбить Грозный, и 24 сентября председатель Правительства РФ Владимир Путин на пресс-конференции в столице Казахстана Астане заявил: «Мы будем преследовать террористов везде. В аэропорту — в аэропорту. Значит, вы уж меня извините, в туалете поймаем, мы в сортире их замочим, в конце концов. Все, вопрос закрыт окончательно». Несмотря на общее эмоциональное напряжение в стране, у многих эти слова вызвали сомнение и неприятие. Может ли глава правительства использовать подобные выражения, пусть даже в тяжелую для страны минуту? Впрочем, другим понравилось, что премьер выражается, «как настоящий мужик».
Такие «вбросы» сниженной лексики в русский язык происходили и до появления на политической сцене Владимира Путина. Язык — живой организм и быстро реагирует на любые сдвиги в обществе. Борис Пастернак, мало приспособленный к житейским трудностям, зато с удивительно тонким чутьем поэта ощущавший и описывавший важнейшие черты своего времени, в романе «Доктор Живаго» приводит своего героя после многих мытарств в нэповскую Москву, уже пережившую революцию, гражданскую войну, военный коммунизм.
«Дамы профессорши, и раньше в трудное время тайно выпекавшие белые булочки на продажу наперекор запрещению, теперь торговали ими открыто в какой-нибудь простоявшей все эти годы под учетом велосипедной мастерской. Они сменили вехи, приняли революцию и стали говорить „есть такое дело“ вместо „да“ или „хорошо“».
Советский канцеляризм «есть такое дело» — одно из проявлений «опрощения» и «советизации» интеллигенции, одна из реакций языка на происходящие перемены.
Но, если вдуматься, истории про «мочить в сортире» и про «есть такое дело» описывают два противоположных процесса. Профессорские жены, которые начали говорить «по-пролетарски», сделали это более или менее неосознанно, просто потому, что поплыли по течению, уносившему их все дальше от привычной дореволюционной жизни.
Владимир Путин вроде бы тоже выразился «нечаянно», под воздействием эмоций. В 2011 году на встрече с сотрудниками Магнитогорского металлургического комбината он рассказал:
«Или, помните, я вот ляпнул там по поводу того, что будем мочить там где-то… Я приехал (где-то на выезде был) — в Питер прилетел в расстроенных чувствах, меня приятель спрашивает: „Ты чего такой грустный?“ Я говорю: „Да ляпнул чего-то, видимо, некстати, и неприятно — не должен я, попав на такой уровень, так языком молоть, болтать“. Он говорит: „Ты знаешь, я вот сейчас в такси ехал, и таксист говорит: «Что-то там мужик какой-то появился, правильные вещи говорит»“. Но из этого я сразу сделал два вывода: во-первых, никогда нельзя задирать нос и считать, что каждый из нас — я на своем месте, вы — на своем… я был тогда премьером. Я премьер, и считал, что уж меня все знают, я такой важный. А таксист говорит: „Там мужик какой-то правильные вещи говорит“. Во-первых, он не знает, кто я такой: просто мужик какой-то. А во-вторых, то, что я ляпнул, — по форме, наверное, неправильно, а по сути — верно».
Отсюда следует, что фраза про «мочить в сортире» была сказана нечаянно — Путин ее «ляпнул». Однако впоследствии Владимир Путин не раз будет прибегать к этому же приему, осознанно используя грубые, жаргонные, уголовные выражения. Известный лингвист Максим Кронгауз сказал об этом:
«У него яркое речевое поведение: он часто пользуется сильным приемом, который в стилистике называется „снижение“: говорит грамотно и хорошо, потом вдруг — бах! — „мочить в сортире“, „замучаетесь пыль глотать“, „жевать сопли“ и так далее… Тут важно не то слово, которое он употребил, а сам прием, который указывает, что Путин в речи ведет себя как настоящий мужчина… Он задал некую манеру крепкого мужчины, своего в доску. У него речь не бюрократа, а мачо, и этот прием работает».
Такие словечки работают на имидж. Да и в 2011 году, готовясь к новым президентским выборам, Путин, очевидно, не случайно напомнил рабочим Магнитки о своем давнем «ляпе». Скорее всего, рассчитывая, что эти слова прибавят ему голосов на выборах.
* * *
В 1949 году английский журналист и литератор Эрик Артур Блэр, писавший под псевдонимом Джордж Оруэлл, выпустил книгу «1984», обессмертившую его имя. Страшная, безнадежная картина тоталитарного общества, прототипом для которой послужил сталинский СССР, описывала государство, где все действия и мысли людей находятся под постоянным контролем. У них нет ни малейшей возможности вести «частную» жизнь — даже дома за жителями Англии в страшном будущем 1984 года следит «телеэкран», с которого к тому же постоянно изливается пропаганда. При этом его «притушить было можно, полностью же выключить — нельзя». Лицо практически обожествленного правителя, Старшего Брата, преследует людей повсюду, потому что, где бы они ни находились, им следует помнить, что «Старший Брат смотрит на тебя». Контролируется все, и даже сексуальные отношения считаются «нашим партийным долгом». Выйти из-под контроля невозможно, и поэтому, как только герой романа, Уинстон Смит, начинает вести дневник, он уже понимает, что практически мертв и его рано или поздно должны разоблачить и уничтожить. Но все-таки его рука, как будто сама по себе, пишет в дневнике: «Долой Старшего Брата, Долой Старшего Брата, Долой Старшего Брата, Долой Старшего Брата». Он сам приходит в ужас от того, что сделал, и понимает, что погиб.
«На него напал панический страх. Бессмысленный, конечно: написать эти слова ничуть не опаснее, чем просто завести дневник; тем не менее у него возникло искушение разорвать испорченные страницы и отказаться от своей затеи совсем. Но он не сделал этого, он знал, что это бесполезно. Напишет он ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА или не напишет — разницы никакой. Будет продолжать дневник или не будет — разницы никакой. Полиция мыслей и так, и так до него доберется. Он совершил — и если бы не коснулся бумаги пером, все равно совершил бы — абсолютное преступление, содержащее в себе все остальные. Мыслепреступление — вот как оно называлось.