Тайны Нельской башни - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Зевако cтр.№ 17

– Я пью за вечную владычицу, которая ведет мир сквозь наслаждения восхитительно порочных грез – за Любовь! Я пью за вас, богини или смертные, дочери неба или дочери преисподней, прелестные красавицы, и за тебя, чудесная Талия, одна улыбка которой проливает на меня невиданные сладострастия… Ну же, брат, подходи, раз уж тебя зовут! Забудь ненадолго о своих тревогах, которые вернутся к тебе у дверей этой башни; проживем час этого сна, раз уж мы здесь оказались… Что до меня, то я всецело отдаюсь тому очарованию, что меня держит, даже если найду здесь смерть!..

– Прекрасно сказано! – воскликнула та, которая назвалась Пасифеей. – Но, – добавила она с мрачной иронией, – похоже, ваш брат не столь галантен, как вы… разве что он находит меня менее красивой, чем вы, сеньор Готье, мою сестру Талию…

– Сударыня, – молвил Филипп, обращаясь к Аглае, то есть к той, которая, похоже, управляла всем этим действом, – сударыня, я хотел бы переговорить с вами… с вами одной.

Аглая с раздражением постучала по столу небольшим серебряным молоточком.

Появилась служанка – молодая, красивая, одетая так же, как и ее госпожи, способная прислуживать за столом, не нарушая столь гармоничный ансамбль оргии.

– Буридан? – спросила Аглая.

Служанка отрицательно покачала головой. Краска гнева залила то, что на скрытом маской лице Аглаи оставалось видимым.

– Ах, вот как, – проворчала она. – Уже одиннадцать, а сеньора Буридана все нет. Вероятно, он не знаком с правилами галантности… как и этот господин! – добавила она, указав на Филиппа.

– Сударыня, – повторил Филипп, – я желаю переговорить с вами… с вами одной. Возможно, вы изволите меня извинить, когда узнаете причины такого моего поведения, которое, вынужден признать, может показаться вам странным.

В словах и в голосе молодого человека была столько благородства и вежливости, что дама, казалось, изумилась.

– Пусть подают угощения, – произнесла Аглая, вставая, – мессир Готье, вероятно, захочет несколько минут побыть наедине с двумя моими сестрами, Талией и Пасифеей.

– Даже если бы их было десять, – восторженно воскликнул Готье, – с кубком в руке, с любовью в сердце, я бы нашел достойные слова для каждой из них.

И, приобняв одной рукой Талию, что сидела слева от него, другой – находившуюся справа Пасифею, он поцеловал и ту, и другую и прошептал:

– Клянусь небесами, как-то раз, в Валь-д’Амур, у меня было четыре принцессы… а вы здесь всего лишь вдвоем!

При этих невинно брошенных Готье словах женщины едва заметно вздрогнули…

Музыка виол продолжала свою тихую кантилену, в которой иногда звучали ноты тревоги и печали; восковые свечи продолжали бросать свои благоухающие отсветы, которые иногда тускнели, как сияния погребальных свечей. Над этим залом оргии, над этим восхитительным столом, над этими в высшей степени бесстыдными женщинами, над этим упивающимся собственными мыслями о любви мужчиной висело мрачное безмолвие, и казалось, что над странной группой, в которую входили обнимающиеся Готье, Талия и Пасифея, в этот момент раскрывает свои огромные черные крылья смерть.

Стоя в небольшой комнате, что предшествовала залу для пиршеств, Филипп д’Онэ не двигался с места. Он видел, как та, что назвала себя Аглаей, поднялась из-за стола, подошла к нему, и дверь закрылась.

Аглая взяла перекинутый через подлокотник кресла широкий плащ, завернулась в него и села. Филипп остался стоять. В манерах этой женщины произошли резкие перемены, в них вдруг появилась столь пренебрежительная гордость, столь величественное достоинство, что Филипп, почти забыв об ужасном зрелище, только что произошедшем у него на глазах, отвесил очень глубокий и уважительный поклон.

– Что вы хотели мне сказать? – спросила она тоном высокомерной холодности.

И так как Филипп – сердце его стучало, в мозгу роились десятки мыслей – молчал, она продолжала:

– Та, которую я зову своей сестрой Пасифеей, та, которая вас приметила, та, которая призналась вам в зародившейся в ней страсти, та, наконец, которой вы нанесли смертельное оскорбление, принадлежит к высокой буржуазии, сеньор Филипп. Она могла бы отомстить за ваше презрение. Но эта подруга, у которой сердце гораздо чище, чем вам кажется, эта подруга, которая, как и я, позволила себе минутное безумство и распутство, не способна на месть. Она – само воплощение доброты, так что можете говорить без боязни. Что вы хотели сказать?

– То, сударыня, что я несчастный человек, который уже не принадлежит самому себе; что одна безрассудная страсть, безумие моих дней, тревога моих ночей, исступление моих снов, ведет меня по жизни, словно лишенное души тело; что ни один из моих взглядов, ни одна из моих мыслей, ни единая частица моего сердца, даже пожелай я того, не дойдут ни до одной другой женщины.

Он прервался, сделав неистовый жест; незнакомка смотрела на него с некоторым удивлением, словно, казалось, не верила, что подобная любовь возможна.

– Так вы любите? – спросила она уже более мягким голосом.

– Да, сударыня! – отвечал Филипп с каким-то отчаянием.

– А ваш друг Буридан… который не соизволил прийти, он тоже любит?..

– Буридан, сударыня? Будь он здесь, он бы ответил вам сам, я же не владею секретами его сердца, – сказал Филипп, кланяясь.

– Очень хорошо; в дружбе вы так же верны, как и в любви. Можно ли на вас за это сердиться? Должна сказать, что я завидую тем, кто имеет счастье принадлежать к вашим друзьям, и той, которую вы удостоили своей любовью.

Перед ледяной иронией незнакомки и так уже бледный Филипп побледнел еще больше и покачал головой. Отчаяние рвалось на уста. Как все искренние влюбленные, которые страдают, он испытывал огромную необходимость в утешении, в жалобе, смягчающей боль, в слезе, освежающей сердце.

– Сударыня, – промолвил он глухо, – я не знаю, стоит ли завидовать той, которую я люблю, но точно знаю, что меня можно лишь пожалеть.

– Стало быть, она вас не любит? – воскликнула дама в маске с тем острым любопытством, что заставляет женщин интересоваться любовными историями и в них вмешиваться.

– Она меня никогда не видела, – произнес Филипп мрачным голосом, – или же, если вдруг, случайно, ее взгляд и падал на меня, то лишь мимолетно и с полным безразличием, подобно пылинке, коей я в ее глазах и являюсь.

– О! О! Так она весьма знатная дама?

– Да… знатная!..

– И, вероятно, состоит при дворе?

– Да, сударыня, состоит.

– Право же, я не могу спрашивать у вас ее имя… и однако же… простите меня, сударь, мною движет отнюдь не любопытство… я вижу, как вы страдаете… О! Я никогда еще не видела в глазах мужчин слез, которые вижу в ваших!..

– Так и есть, сударыня, – Филипп уже не сдерживал рыданий, – я плачу… и благословляю эту жалость, от которой, пусть и на мгновение, дрогнул ваш голос… Я плачу, сударыня, потому что та, которую я люблю, недостижима для моей любви…