Дело о сорока разбойниках - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Нелидова cтр.№ 15

Чарджуй был последним текинским городом. Дальше шли загадочные территории Бухарского эмирата. Дабы увидеть знаменитую бухарскую крепостную стену, именуемую Арк, Иноземцеву с чугунки пришлось пересесть на тарантас. Он сошел с вагона, не совладав с любопытством, – ехать мимо жемчужины Востока и не взглянуть хоть краем глаза! Не ведал Иноземцев, что краем глаза не получится.

От железнодорожной станции до старогородской части этого легендарного города десять верст было. А крепость Арк, оказалось, вместо эмира министр оприходовал, по-тюркски «куш-беги». Почему – не ясно. Было в сем эмирате как-то все шиворот-навыворот. Эмир чаем и каракулем торговал в Ташкенте, а министр страной правил. Конечно же, бухарский эмир имел красивый загородный дворец Кермине. Как раз железная дорога пересекала сие, как оазис в пустыне, имение, но скромное, обособленное. В Бухаре эмир бывал редко, в основном жил в своем загородном поместье, под псевдонимом писал диваны – сборники стихов. Или вовсе уезжал в Карши или Шахрисабз. И остался для Иноземцева непостижимой загадкой такой странный неуловимый образ жизни августейшего правителя, ведь должен был тот непременно знаменитую крепость Арк занимать, в центре столицы, вершить закон, держать народ в крепком кулаке. А он отменил все казни и пытки, учредил несколько орденов, сыновей отправил учиться в Петербург.

В крепости – небывалых размахов и размеров – кроме куш-беги проживало множество разных восточных баев, беков, визирей, их жен, родственников, имелись лавки, мастерские именитых умельцев, которые прямо на глазах мастерят свой товар, расписывают его. Это была не крепость, а целый город! Даже когда-то жил здесь и сам Авиценна, с которым сравнивала в шутку Натали Жановна Иноземцева. Оставил древний мыслитель после себя богатую библиотеку. Но, увы, Иноземцев ее не нашел. Все, кого спрашивал, где же собрание книг знаменитого ученого, удивленно пожимали плечами. Видать, давно разграбили. Чем плох был восточный горячий нрав, уничтожали завоеватели все, что встречали на своем пути и тем тщательней, чем встречаемое было величественней.

С европейцами эмир и куш-беги охотно ладили, встречали радушно и давали себя сфотографировать на память, иным лошадей жаловали, ковры, как два года назад путешественнику месье Надару, бывшему проездом из Стамбула в Ташкент. Знаменитый француз прибыл с визитом на Туркестанскую выставку, что проходила в одно время со Всемирной, парижской. На Востоке к приезжим весьма уважительно относились, едва ль не на руках носили. То ли действительно в традициях был почет большой гостю, то ли понимали проницательные тюрки, что турист, все равно что жила золотая, с ним бережно и обходительно надобно обращаться, и тогда он принесет много пользы.

Почти все туркестанские города были одинаковы на первый взгляд. Но стоит лишь начать приглядываться: точно под дудочку факира любого зеваку утянут в свои пестрые лабиринты – сказочное переплетение тесных улочек, обсаженных тополями и урюком, вымощенных узким кирпичом или просто грунтовых, высоких развалин, шумных базаров, пестрых площадей.

Приезжих здесь было немало. Влекли европейцев мощнейшим магнитом невероятной величины рынки, торговые ряды, именуемые базарами, а точнее, базарными улицами или даже базарными кварталами. По правде сказать, лавки с бакалеей, фруктами, сладостями, коврами и изделиями из глины, дерева и кожи можно было встретить повсюду, даже у ворот дворца министра и под дверьми духовных школ. Но такого нескончаемого обилия куполообразных павильонов и улиц, крытых камышовыми циновками, где торговали всем на свете, Иван Несторович не видел никогда.

Он ненавидел и боялся людского гомона. Но едва попал на восточный базар в Бухаре, оказался поглощенным им будто музыкой. Шум стоял неимоверный! Колокольчики на шеях верблюдов, крики ослов, песни под длинногрифный дутар, прижатый к груди слепого дервиша, гортанная ругань или жаркие приветствия, уличные музыканты с дойрами – все сливалось в нечто столь гармоничное и безыскусное. Вот хоть век стой, замри и слушай.

Меж лавками тянулись вереницы повозок с размашистыми колесами, которые влекли, схватившись за две длинные оглобли. Торговцы, завидев европейца, бросались на него всей толпой, каждый наперебой предлагал свой товар – лепешки, ножи, бусы, засахаренные фрукты, орехи, расписанные глазурью глиняные блюда, медные кувшины, щербет, даже мороженое.

Иноземцев шел, совершенно забывшись, не боясь заблудиться, он шел поглощенный шумом, шел сквозь толпу, попадал на улицы, выходил к площадям, удивленно разглядывал двухэтажные медресе с рядом стрельчатых оконных сводов – духовные школы, надолго замирал под высокими круглыми башнями – минаретами, задрав голову, глядя на ажурный балкон, с которого муэдзин сзывает на молитву, и мечтая взобраться на самую макушку какой-нибудь из них. Стоял бы где-нибудь на площади в Европе, толпа бы неслась мимо. Никто б не обратил внимания на чудака, завороженно глядевшего вверх. Но здесь тотчас же нашелся паренек в чалме, готовый за пару копеек показать город с высоты одного из недействующих минаретов. Никаких тебе важных господ, все на «ты», все улыбаются, протягивают руку.

И Иноземцев полез на минарет Калон. Иноземцев – боявшийся высоты более всего на свете. Высоты – в двадцать саженей, а, быть может, и того больше! Не побоялся ни истертых, корявых высоких в аршин ступеней, ни темноты, ни тесноты. Винтовая лестница вилась в небо по узкой, как подзорная труба, башне, нет-нет освещаемая светом, пробивавшимся снаружи через крошечные отверстия в два пальца меж кирпичной кладкой. Он истерзал ладони в кровь, сбил колени, но шагал и шагал вверх. И какое небо раскинулось над Бухарой, когда он выполз наконец из этой подзорной трубы, какая красота распростерлась внизу, будто на ладони. Какое разнообразие красок с высоты птичьего полета открылось! Красочными и живыми были восточные города, точно картинки со страниц «Тысячи и одной ночи». Казалось, художники, что ткали свои ковры, расписывали посуду, взбирались прежде на крыши, взирали на базары сверху, спускались вниз и смешивали шелк нитей и краски в соответствии с виденным.

От серо-желтого цвета кирпича и глинобитных домиков без окон до зелени садов и виноградников во дворе какого-нибудь восточного господина. От блестевшего на солнце изразца куполов всех цветов поднебесья до развешанных на стенах, иных на продажу, иных в качестве украшения или даже брошенных на камни улиц, ковров. Ковры здесь были повсюду. Прямо на грунтовые дорожки были брошены шелковые, из хлопка и ковры из верблюжьей шерсти: мол, оттого, что их топчут люди, они только лучше становятся. Толпы пестрых халатов и головных уборов на площадях с вышины походили на гигантский движущейся цветник.

А как загадочны и прекрасны были развалины старинных, опустевших дворцов. Песчаными громадами они возвышались то тут, то там, напоминая о былом величии империи тюрков. Но теперь эта рукотворная невидаль, одна выше другой, одна шире и размашистей предыдущей, покрывалась пылью веков, кое-где прямо меж кирпичной кладкой прорастала трава, знойные пустынные ветра придавали куполам мечетей вид обычных холмов. Хоть и потрепало восточные громады время, хоть и склоняли порой они высокие стволы минаретов, хоть осыпался где-то кирпич и мозаика, истерлись ступени, и порушились от частых землетрясений стены, но веяло от них небывалой крепостью и мощью.