Снова Арджук Хатармаль. Но на этот раз не чиновник-синдар, но воин. Восемнадцатый «Морской» тимен из Кангабада, третий бинлик, первый бинхон, служба — галера «Непобедимая Кобыла», лучник, вторая палуба, правый борт, четырнадцатый щит. Верный военный пес Подземной Матери, пусть все станет единым.
Взятый в плен на далеком море «волчьим кораблем» моряков Земли Медведей и проданный в рабство. Освобожденный стирсманом Кальгардом Шагающим-с-Огнем за спасение жизни при нападении, потом — наемник. Нынче злой, взбунтовавшийся почитатель Подземной, который уже слышал о возвращении Красных Башен в свою страну. Оскорбленный городской религией Сада.
Мастер Фьольсфинн сварил микстуру, благодаря которой мои волосы и борода на три дня становились иссиня-черными, а ресницы и брови казались наведенными углем, к тому же от нее у меня припухли веки, придавая глазам совершенно другой разрез. Пойло это при мне. Он и Ульф сделали еще один трюк: нарисовали мне татуировку летающей рыбы на левом плече, знак кандагарского тимена, и черные полосы на костях руки и запястье, поскольку я якобы происходил из степей под Саурагаром. Добавили мне шрам, проведя по лицу смоченным в чем-то пером. Выкрикнули надо мной имена богов, после чего я ощутил, как кости лица чуть сдвинулись, а кожа натянулась, особенно на щеках и вокруг глаз.
А потом я взглянул в зеркало и окаменел, поскольку на меня оттуда взглянул чужой амитрай. Исчезли кирененские черты, вроде бы и лицо осталось то же самое, но выглядело как-то иначе. Было другим, и пусть казалось мне настолько же глупым, как и раньше, вот только я этого лица не знал.
Пошили мне военную куртку в синем цвете восемнадцатого тимена, а потом истрепали ее, и, когда я в конце концов ее получил, выглядела она так, словно прошла со мной сквозь ад, после чего ее починили и выстирали.
На рыбном торге я нашел небольшую таверну, где купил Н’Деле миску юшки и накормил его, поскольку у него слишком уж тряслись руки, себе же я гневно требовал кислого молока или воды, чего, конечно же, у них не было, потому я съел лишь кусочек хлеба, бурча и ругаясь себе под нос.
Н’Деле покорно принял несколько ложек еды, а потом отодвинул мою руку и попытался остатки супа выпить сам, но руки и голова его тряслись так, что часть он пролил на стол.
Когда мы выходили, корчмарь мимолетно глянул на меня и сразу отвел взгляд, а я услышал, как он цедит что-то негромко о «паршивых, мать его, южанах», вытирая тряпкой стол. Кажется, дело даже было не в разлитом супе — дело было в презрении, с которым я отказался от его пива.
Я бывал здесь раньше, пил пиво и несколько раз перекинулся парой слов с хозяином, который хотел знать, откуда я происхожу и какие там царят обычаи в делах между мужчинами и женщинами. Тогда-то я отнесся к нему по-доброму, и он тоже говорил со мной вежливо. Теперь я внимательно смотрел ему в лицо и видел, что он не только не узнал меня, — ему и в голову не пришло, будто я ему кого-то напоминаю.
Нитй’сефни не преувеличивал: Каверны изменились с того времени, как я тут жил. Словно бы все и оставалось таким же, но в воздухе что-то висело. Может, причиной тому оказались надписи на стенах, окнах и дверях, может — странная пустота и тишина, может — закрытые двери таверн и постоялых дворов, но по какой-то причине, назвать которую я бы не сумел, мне казалось, что район напоминает Маранахар перед бунтом.
Естественно, не до конца: тут не было засухи, заразы и вообще каких-то особенных проблем. Трупы не лежали на улицах. Вдоль домов все еще стояли лавки, а за дверьми таверн все так же сидели люди, пили, болтали и слушали музыку. И все же люди вели себя тут как домочадцы Сверкающей Росой, когда пришли холодные туманы, а вместе с ними — призраки урочищ. Казались тише, печальней и, как для мореходов, слегка испуганней.
Ночлег мы нашли без особых проблем, подальше от «Волчьей Лежки» и других гостинец, в которых я ранее обитал. Хватило поискать в трех местах. В первой гостинице свободных комнат не было, во второй корчмарь выставил нас, едва взглянув на меня, а в третьей мы получили двойную комнату за шесть пенингов ежедневно. Я разыграл целое представление, вращая глазами, торгуясь, дергая себя за бороду и ругаясь, в конце снизив цену на пару скойцев, и заплатил за месяц вперед. Говорил я довольно топорным языком, стараясь произносить слова с гортанным акцентом и амитрайским придыханием, а Н’Деле и вовсе не отзывался, сидя под стеной, опершись о мой посох шпиона, и его колотила крупная дрожь.
— Что с ним? — спросил, кивнув на него, хозяин. — Не разнесет какой заразы?
— Неделю тому он был здоров, как и я, — отвечал я сухо. — Мы наемные воины. Слышали, что в Саду берут воинов, и пошли. А на него так повлияли ваши песни богов. Он болен из-за фальшивой религии Древа. Кара ему, потому что есть только одна религия — Подземной Матери, да станет все единым.
— Могу прислать тебе знахаря, — сказал он. — Стоить будет едва шеляг, а поставит на ноги любого.
— Не нужен ему ваш знахарь, — прорычал я. — Не нужны ему зелья и порошки. Его вылечит слово истинной силы. Потому я и ищу жреца с Юга. Он вылечит его словами силы, что сильнее тех, которые его отравили. Тут, на Севере, нет ничего — только грех, жадность, мороз и тьма. Если бы вы знали слова истины…
— Слушай, парень, — прервал меня хозяин. — Прими добрый совет, он тебе пригодится, по крайней мере, пока ты в краю мореходов и живешь тут, между нами. А у нас так, что всякий верит, во что хочет, уважает богов или нет, доверяет им свою судьбу или хочет, чтобы его не замечали. Но пока ты не обижаешь остальных, это никого не интересует. Наши боги в такие дела не вмешиваются — в то, что ты пьешь, ешь, говоришь или как желаешь жить. И тем более ты не повстречаешь здесь никого, кто позволил бы вмешиваться в такое посторонним. Станут его уважать или нет — это их дело. Если хочешь здесь поучать других, заглядывать им в кувшин или в спальню, жаловаться, проклинать и призывать на них месть демонов — долго не проживешь. Говорю тебе это я, Скафнир След-на-Снегу. Смолоду я обплавал весь мир, погулял и на Юге, и видел, как выглядит твоя истина и как поступают люди, поклоняющиеся вашей богине. И пока хочешь жить в моей гостинице — поступай, как человек рассудительный. Делай что хочешь, но следи за своими делами и не лезь в чужие, разве что случится убийство, кража или нападение. Потому что это моя гостиница, и я не вынесу тут умничающего амистрандинга. И я и пальцем не шевельну, если кто разобьет тебе голову, когда станешь призывать на него проклятие своих божеств. Нынче идет война богов, и люди в таких делах могут быть раздражительны, потому что никогда не ясно, когда проклятие поселится в теле. Помни также, что у нас есть закон, есть и власть, и по городу ходят стражники, но первый приговор тут обычно выносит меч, который быстрее законоречца.
Я терпеливо выслушал Скафнира и решил не перегибать.
— Ты честный муж, пусть и неверный, — заявил я. — И я поселюсь под твоей крышей, и прикрою глаза и уши на мерзости вашего треснувшего мира, хотя Мать приказывает уничтожать зло в зародыше. Пребуду меж вами, как тот, кто спит и ничего не видит.