Самая страшная книга. Вьюрки - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Бобылева cтр.№ 30

Харя таращилась на него двумя приколоченными к дереву ночными бабочками. Небольшие, нежно-узенькие, они придавали ей кокетливое выражение, лукавый прищур. То ли от этого, то ли от возмущения, злости, суеверного страха и вообще всей гаммы разрывавших его безволосую грудь чувств, Виталий Петрович совершенно озверел. Он схватил палку и ударил урода. Тот оказался некрепким – туловище разломилось напополам и рухнуло, отлетела морда из обезображенной коряги, Виталия Петровича обдало глиняной пылью. Он победоносно оглядел поверженного врага и вдруг попятился. Внутри были кости.

Мысль о том, что урод был живым, что он только что кого-то убил, вонзилась в мозг Виталия Петровича и тут же была отвергнута как слишком безумная. Приглядевшись, Виталий Петрович понял, что кости принадлежат курице, причем предварительно приготовленной и до этих самых костей обглоданной. С отвращением покопавшись в обломках, он обнаружил и другие кости, а также палки и одну велосипедную спицу. Это был внутренний каркас урода, который явно неопытный скульптор собирал из чего придется.

Голова лежала отдельным темным комком. Виталий Петрович осторожно толкнул ее ногой, она перекатилась и оскалилась на него кошачьим черепом.

Виталий Петрович вывез за калитку в тачке и сбросил в канаву все, до последнего кусочка. Второго урода он тоже казнил, и внутри у него обнаружилась та же дрянь – куриные обглодки, палки, а череп заменяла здоровенная мозговая кость. Виталий Петрович даже задумался, а не колдовство ли это, не изводит ли его кто-то особенно хитроумным и мерзким способом. Смутно припомнилось что-то о порче, закрутках, четверговой соли – знать бы еще, что это, – но не о глиняных скульптурах, неизвестно откуда появляющихся с издевательским упорством.

Избавившись от уродов, Виталий Петрович осмотрел участок и обнаружил полосы и капли глиняной грязи на траве. Вели они к калитке, а оттуда – дальше по Рябиновой улице. Внимательно их высматривая, чуть ли не нос уткнув в неровный дачный асфальт, Виталий Петрович добрел до речки. Конечно, отсюда и брали глину, со скользкого берега. Все улики были налицо – и ямы, и следы, тут явно кто-то долго топтался, и непохоже, чтобы он был один. Целая шайка. Копали, сволочи, таскали глину, старались. Жаль, собаки нет, по следу пустить…

– Вы чего? – крикнули с насыпи.

Виталий Петрович поднял голову и увидел загорелого мальчишку в синих шортах.

– Вы чего? – снова заорал тот. – Тут же нельзя! Вы уходите лучше!

– Нельзя, значит?! – прорычал Виталий Петрович и, поскальзываясь, ринулся вверх по склону. Подросток, разглядев его багровое от гнева лицо, схватил свой велосипед, лежавший на земле, и с позвякиванием умчался.

– Гады! – чуть не заплакал, выбравшись наконец на дорогу, Виталий Петрович. Он бессильно поднимал и опускал побелевшие кулаки. – Гады, гады, гады!

В тот же день, а точнее, той же ночью Виталий Петрович установил на участке дежурство. Уроды появлялись по ночам – значит, и ловить хулиганов надо было в темноте. Либо он их поймает с поличным и покажет кузькину мать, либо, что даже лучше, они вообще не рискнут соваться на тщательно охраняемый участок. Отныне каждую ночь Виталий Петрович сидел на крыльце или обходил территорию с фонариком, тщательно высвечивая и обследуя каждый уголок, из которого доносился подозрительный шорох.

Сначала было тихо. Скромный заросший участок превращался в темноте в огромное пространство, наполненное шелестом и шепотом. Но все это были мирные, понятные звуки, сонное бормотание природы. Задремывал и сам Виталий Петрович, сидя у дачи с заготовленной палкой. Хоть он предусмотрительно и отсыпался днем, ночь убаюкивала, склеивала глаза. Пискнет протяжно мягкая ночная птица, стукнется в стекло бабочка – и снова дремота, покой, тишина.

И во время одного из таких дежурств задремавшего в прохладном свете луны Виталия Петровича вдруг разбудил громкий, отчетливый треск. Звук доносился из недр орешника, где стоял любимец Виталия Петровича, горнист, давно лишившийся горна. И производил этот звук точно не продирающийся сквозь кусты еж, это было что-то большое, внушительное.

Виталий Петрович, обуянный охотничьим азартом, ринулся на шум, полоса света запрыгала по темным веткам. И тут же новый треск раздался с другого края участка. Грозно вопя, чтобы не смели, что он им задаст, Виталий Петрович метнулся туда и снова рассек палкой пустоту. А трещало уже совсем в другом месте, за малинником, и со стороны дома доносился хорошо различимый шум, и лязгнула щеколда в калитке, и Виталию Петровичу показалось вдруг, что он окружен, что в темноте вокруг него – целый легион неведомых врагов.

Отважно кидаясь на каждый новый шорох, Виталий Петрович вновь очутился в зарослях орешника, и что-то внезапно ударило его в спину. С криком обернувшись, он понял, что ударился сам о бетонный блок, который заменял горнисту постамент. Виталий Петрович поднял фонарь и снова вскрикнул, ошалело шаря лучом в темноте.

Горниста на постаменте не было. Неведомые враги, похоже, сменили тактику – вместо того, чтобы ставить свои издевательские скульптуры, начали красть чужие.

– Гады… – застонал Виталий Петрович.

Уже совсем близко трещали кусты, шуршала трава, сминаемая неторопливыми, уверенными шагами. Кольцо смыкалось вокруг Виталия Петровича, и вот наконец трясущийся луч выхватил из темноты лицо. Спокойное, белое лицо гипсового пионера, строгого советского ангела. Вмятины зрачков смотрели требовательно и печально, прозревая досадные несовершенства мира. Виталий Петрович шарахнулся в сторону – и попал в твердые холодные руки. Фонарь упал в траву и превратился в тускло-зеленое пятно. Но и света луны было вполне достаточно, чтобы все видеть, – ведь действовали пионеры открыто, честно, никто не прятался по кустам. Они обступили бьющегося Виталия Петровича, заткнули ему пучком травы рот, ловко ухватили за руки и за ноги и понесли. Все были здесь, и все помогали друг другу, даже те, у кого не хватало конечностей.

Сначала Виталий Петрович выл и вырывался, ушибаясь о бледные тела своих любимцев, умоляюще заглядывая в их прекрасные лики, пытаясь перехватить отрешенные взгляды. А потом, почувствовав, как начала облеплять его тело холодная глина, все понял и затих. Юные скульпторы нашли наконец подходящий материал и прилежно его осваивали.

Твердые пальцы тщательно, не торопясь, облекали его во влажную гипсовую броню, лепили, создавали заново. Виталий Петрович медленно и мучительно превращался в художественное произведение – и никто, даже он сам, не смог бы это оспорить, каким бы ни оказался конечный результат, потому что в основе этого произведения лежала реальная жизнь и подлинная боль. Он стал священной жертвой на алтаре искусства, о чем прежде и помыслить не мог. В затухающих мыслях Виталия Петровича его незначительная жизнь вдруг обрела безупречный, как линии античных статуй, смысл. Только быстрей бы все это уже закончилось, потому что слишком сильны были телесный ужас и отчаяние, паника душила, мешала проникнуться необычайностью происходящего, а ведь такое даже избранным дается только раз, последний раз.

И Виталий Петрович умиротворенно дрогнул губами под слоем глины, ощутив на веках шелковое прикосновение крыльев мотылька.