На душе у меня, честно признаться, было гадко. Давненько я не чувствовала такой жалости к жертве, какую испытывала к Маше Гавриловой. Очень вдруг стало горько от того, что чья-то молодая жизнь обрывается столь несправедливым и незаслуженным образом.
Эпилог
Егор Синявский, кажется, был все-таки «отмазан». Ирине Альбертовне пришлось пойти на куда большие траты, чем две тысячи долларов, которые она заплатила мне за расследование. За ошибки в воспитании детей нужно платить гораздо больше, нужно платить вещами, соразмерными с личной катастрофой, крушением того, что составляет основу личности. А для Ирины Альбертовны это были именно деньги.
Разумеется, после завершения дела я для Ирины Альбертовны стала врагом номер один. Как и для родителей других «золотых мальчиков», не обремененных духовными ценностями, – Кости Белова и Романа Прудникова.
И самое последнее. Я не стала звонить директору аткарского музея Абрамову. Я лично навестила его. И была вынуждена признать его правоту. То, что он когда-то абстрактно обрисовал мне, оказалось правильным.
«Это кто-то из тех мужчин… или женщин, кстати… кто своим поведением возмутил Машу, и она прямо высказала ему свое негодование. А он в свою очередь вспылил и… в общем, наделал, гад, дел… Это самая правдоподобная, на мой взгляд, версия», – эти слова оказались пророческими. Просто для того, чтобы конкретизировать предположение старого интеллектуала, потомка генерал-аншефа императорской армии, понадобилось отработать не одну ложную версию.
– Вот видите, а вы не хотели меня слушать, – посетовал Абрамов, но скорее как-то картинно, нежели действительно серьезно.
На самом деле я чувствовала, что ему льстило такое внимание с моей стороны – я специально приехала из областного центра, чтобы пообщаться с пожилым и, чего греха таить, одиноким человеком.
– Я оправдываю поведение Маши, – сказал Абрамов. – Этот преподаватель, который тоже, конечно, хорош гусь, по большому счету, был лучше, однозначно лучше! Просто нужно было с этим Егором разбираться раньше, а не ждать. И ничего ему не говорить про его прошлое, пускай оно бы оставалось на его совести, на его! Тогда ничего бы не произошло. Беда в том, что молодежи иногда не хватает мудрости. Но… – Абрамов улыбнулся. – Тогда молодежь не была бы молодежью. Но все же раньше, не сочтите за стариковское ворчание, воспитание было куда более эффективным и нравственным. Раньше – я не имею в виду при Советах. Я имею в виду, когда был жив мой прадед. Насилие над женщиной – это удел плебеев, грязных и неотесанных мужланов! А Егор – несмотря на то что был весь такой изнеженный, и есть плебей! Потому что мать его плебейка! – с генерал-аншефской прямотой пригвоздил Абрамов к нравственному столбу Ирину Альбертовну Синявскую. – Слишком разное воспитание получили эти двое. И поэтому так получилось.
После паузы, которую я не решилась нарушить какой-либо своей репликой, Абрамов поднял рюмку:
– Давайте, Татьяна, выпьем за упокой чистой души Марии. У нее и имя было светлое. Безгрешное… Очень больно, что все так получилось, – повторил он.