– В конце концов, – сказал Марк, – уже для одного овладения природой нужно очень много людей. Если же создается избыток населения, не войнами же его уменьшать.
– Ваша идея – пережиток условий, исчезающих на наших глазах, – сказал Фрост. – Прежде действительно было необходимо большое количество крестьян, и война наносила урон экономике. Теперь необразованные слои общества становятся балластом. Современные войны ликвидируют отсталый элемент, оставляя в неприкосновенности технократов и усиливая их власть. Сравним наш вид с неким животным, которое нашло способ упростить процессы питания и движения и больше не нуждается в сложных органах. Тем самым и тело его упростится. В наше время, чтобы поддерживать мозг, достаточно одной десятой части тела. Индивидуум, собственно, станет головой. Род человеческий станет технократией.
– Понятно, – сказал Марк. – Я, правда, думал, что интеллектуальное ядро общества будет увеличиваться за счет образования.
– Чистая химера. Подавляющее большинство людей способно только получать информацию. Их невозможно научить той полной объективности, которая нам нужна. Они всегда останутся животными, воспринимающими мир сквозь туман субъективных реакций. Но если бы они и смогли перемениться, время больших популяций прошло. То был кокон, в котором созрел человек-технократ, обладающий объективным мышлением. Теперь этот кокон не нужен ни макробам, ни тем избранникам, которые могут с ними сотрудничать.
– Значит, две мировые войны вы бедами не считаете?
– Напротив. Было бы желательно провести не менее шестнадцати больших войн. Я понимаю, какие эмоциональные, то есть химические, реакции вызывает это утверждение, и вы зря расходуете силы, пытаясь их скрыть. Я не предполагаю, что вы уже способны владеть такими процессами. Фразы этого типа я произношу намеренно, чтобы вы постепенно приучились смотреть на вещи с чисто научной точки зрения.
Марк смотрел на пол. На самом деле он не испытал почти никаких чувств и даже удивился, обнаружив, как мало трогают его рассуждения о далеком будущем. Сейчас ему было не до того. Он был поглощен борьбой между твердым решением не верить, не поддаваться – и сильной, как прилив, тягой совсем иного рода. Наконец перед ним именно тот, избранный круг, такой избранный, что центр его даже вне человечества. Тайна из тайн, высшая власть, последняя инициация. Гнусность всего этого ничуть не уменьшала притягательности. Он подумал, что Фрост знает все о его смятении, о соблазне, об убывающей решимости и ставит на соблазн.
Какие-то звуки за дверью стали громче, и Фрост крикнул:
– Пошли вон!
Но там не успокоились, кто-то на кого-то орал, стучались еще громче. Фрост, широко улыбаясь, открыл дверь. Ему сунули в руку записку. Он прочитал ее, вышел, не глядя на Марка, и повернул ключ в замке.
5
– Как же они у нас дружат! – сказала Айви Мэггс, глядя на мистера Бультитьюда и кошку по имени Пинчи. Медведь сидел у очага, привалившись к теплой стене, а кошка, нагулявшись по кухне, долго терлась о его живот и наконец улеглась между задними лапами. Щеки у него были толстые, глазки – маленькие, и казалось, что он улыбается. Барон Корво, так и не слетевший с хозяйского плеча, спал, сунув голову под крыло.
Миссис Димбл еще не ложилась. Тревога ее достигла той степени, когда любая мелочь грозит раздражением. Но по ее лицу никто бы этого не понял. За столько лет она научилась обуздывать волю.
– Когда мы говорим о них «дружат», – сказал Макфи, – мы уподобляем их людям. Трудно уберечься от иллюзии, что у них есть личность в нашем смысле слова. Но доказательств этого у нас нет.
– Чего же ей тогда от него нужно? – спросила Айви.
– Быть может, ее тянет к теплу, – сказал Макфи, – она укрывается от сквозняка. Вероятно, играют роль и преображенные сексуальные импульсы.
– Ну, знаете! – сказала Айви. – И не стыдно, про смирных зверей! В жизни я не видела, чтоб наш Бультитьюд или Пинчи, бедняжка…
– Я сказал «преображенные», – поправил ее Макфи. – Им приятно тереться друг о друга. Возможно, паразиты в их волосяном покрове…
– Это что, блохи? – воскликнула Айви. – Да вы знаете не хуже меня, какие они чистенькие!
Она была права, ибо сам же Макфи облачался ежемесячно в комбинезон и купал медведя в ванне, намыливал от хвоста до носа, долго поливал теплой водой и насухо вытирал. Занимало это целый день, и он никому не разрешал помогать себе.
– А вы как думаете, сэр? – спросила Айви Рэнсома.
– Я? – откликнулся он. – По-моему, Макфи вносит в их жизнь различия, которых там нет. Надо стать человеком, чтобы отличить ощущения от чувств – точно так же, как нужно обрести духовное начало, чтобы отличить чувства от любви. Кошка и медведь их не различают, они испытывают нечто единое, где есть зародыши и дружбы, и физической потребности.
– Я не отрицаю, что им приятно быть вместе… – начал Макфи.
– А я что говорила! – восклицала тем временем Айви Мэггс.
– …но хочу разобраться в этой проблеме, – продолжал Макфи, – так как она связана с одним серьезным заблуждением. Система, принятая в этом доме, основана на лжи.
Грейс Айронвуд открыла глаза (она почти дремала до сих пор), а матушка Димбл шепнула Камилле: «Господи, пошел бы он спать!..»
– Что вы имеете в виду? – спросил Рэнсом.
– Вот что. Мы, с переменным успехом, пытаемся проводить некую линию, которую последовательно выдержать нельзя. Медведя держат в доме, кормят яблоками, медом…
– Вот это да! – сказала Айви. – И кто же его кормит, как не вы?
– Итак, – сказал Макфи, – медведя перекармливают и держат, повторяю, в доме, а свиней держат в хлеву и убивают. Я хотел бы узнать, где тут логика.
– Чепуха какая, – сказала Айви Мэггс, растерянно глядя то на улыбающегося Рэнсома, то на серьезного Макфи. – Кто же это из медведя делает ветчину?!
Макфи нетерпеливо взмахнул рукой, но ему помешали говорить смех Рэнсома и сильный порыв ветра, от которого задрожали окна.
– Как им тяжело! – сказала миссис Димбл.
– Я люблю такую погоду, – сказала Камилла. – Люблю гулять, когда ветер и дождь. Особенно в холмах.
– Любите? – удивилась Айви. – А я – нет. Вы послушайте, как воет. Я бы тут одна не могла, без вас, сэр. Мне все кажется, в такую погоду они к вам приходят.
– Им безразлична погода, Айви, – сказал Рэнсом.
– Никак не пойму, сэр, – сказала Айви. – Ваших я очень боюсь, а Бога – нет, хотя Он вроде бы пострашней.
– Он был пострашней, – сказал Рэнсом. – Вы правы, Айви, с ангелами человеку трудно, даже если и ангел добрый, и человек. Апостол об этом пишет. А с Богом теперь иначе, после Вифлеема.
– Скоро и Рождество, – сказала Айви, обращаясь ко всем.
– Мистер Мэггс уже будет с нами, – сказал Рэнсом.