Музыка призраков - читать онлайн книгу. Автор: Вэдей Ратнер cтр.№ 30

Они вели напряженно-вежливую беседу, а девушка подмечала движения Старого Музыканта, разглядывала его профиль, когда он повернул голову, его рост и фигуру. «Он никак не гигантского роста, – думала она, – но и не коротышка для камбоджийца». Она не могла понять, почему собеседник кажется меньше, словно его точит тяжкий недуг. Возраст и страдания согнули этого человека или виной тому темная, с низким потолком хижина? Тира представила его высоким, каким когда-то ей казался отец. В детстве она верила, что папа может дотянуться выше вершин уносящихся в небо пальм и поймать для нее птицу. Нет, она никогда раньше не встречала этого человека, но отчего-то он казался смутно знакомым.

Кто же этот сломленный человек, этот оборванный, изуродованный пытками бедняк? Из какой бездны или мрака он восстал, какое послание из мира мертвых принес? Где ее отец? Лежит в земле, как остальные родственники, или где-то живет палимпсестом прежнего себя, изменившись до неузнаваемости? Какие воспоминания, какую историю таит этот старый музыкант в глубинах своего замутненного зрения? Какое новое горе он ей готовит?

– Не слишком сильно холодит кондиционер? – прервал ее мысли мистер Чам, поглядывая на пассажирку в зеркало заднего вида. – Вы дрожите.

Тира, не понимая, уставилась на него, не зная, отчего дрожит – от кондиционера или от холода, распространяющегося изнутри. Белое хлопковое платье с короткими пышными рукавами, которое Тира считала идеальным для поездки в храм – удобное и скромное, сейчас отчего-то казалось неуместным. Она потерла предплечья и крепко обхватила себя:

– Да, немного.

Мистер Чам тут же выключил кондиционер, а доктор Нарунн размотал крому и протянул Тире.

– Пожалуйста, – сказал он и, видя, что она колеблется, пошутил: – Почти не грязная, клянусь.

Она поблагодарила, смущенная, что не может сейчас ответить шуткой на шутку, подхватить непринужденный тон, и завернулась в клетчатый сине-белый шарф. От него пахло воском, ладаном и мускусным теплом чужой кожи, а в складках перешептывались заклинания. Тире захотелось закутаться в крому, зарыться в нее носом.

Такси подъехало к перекрестку. В Пномпене не жалуют ни светофоров, ни стоп-сигналов, но автомобили впереди отчего-то сбрасывали скорость и буквально ползли. Тира ожидала увидеть автоэскорт, сопровождающий бронированный «форд рейнджер», нежно любимый высокопоставленными чиновниками и олигархами, а то и «хаммер», пролетающий со скоростью восемьдесят километров там, где разрешено до двадцати. Но вместо этого она заметила старика, высокого и статного, но одетого в заплатанные обноски, с бамбуковой тростью в руке и торбой нищего на плече. Он осторожно спустился с тротуара на мостовую, в плотный гудящий трафик, постоял, постукивая бамбуковой тростью в асфальт, помахал ею направо и налево, наклонил голову, прислушиваясь, считывая обстановку оставшимися пятью чувствами, поднял свободную руку вертикально вверх и пошел через запруженный транспортом перекресток.

Он слепой, догадалась вдруг пораженная Тира. Он не видит, но он поднял руку, чтобы люди видели его. Внутри у нее все замерло. В этом суматошном городке, где машины никому не уступают дорогу, кроме разве что из страха перед очередным чиновником, где аварии со смертельным исходом случаются каждый день, где человеческая жизнь на первый взгляд ценится не дороже предназначенных на убой кур и свиней, этот немой жест стал для нее откровением.

«Я приехала в надежде, что правда не умерла вместе с ним…»

Какая правда? Что она ищет? Тира уже не знала, чего она хочет, но в то мгновение поняла: даже если все, что она увезет с собой из Камбоджи, – образ поднятой руки слепого, она все равно уедет, став богаче, чем была, когда приехала. Наверное, ей никогда не понять, откуда берется жестокость, заставляющая соотечественников зверски убивать друг друга. Ненависть тайно гнездится в каждом сердце или в какой-то момент идеалы пропитываются ядом настолько, что начинают отравлять и разлагать все вокруг, убивая ту самую красоту, которую тщились создать? Несомненно одно: для такого поступка, как у этого слепого, нужна твердая вера. Когда живешь без зрения, в вечной ночи, необходима убежденность, что другие откликнутся на твою просьбу, что в ответ на твою поднятую руку – высказанную надежду – в людях проснется гуманность, и ты успеешь пройти над пропастью между жизнью и смертью. На другой стороне улицы торговка средних лет, обнимавшая корзину дымящегося арахиса, крепко взяла старика за руку и помогла взобраться на тротуар, а машины все продолжали его объезжать. Тира следила за слепым, пока такси не повернуло за угол.

Доживи ее отец до преклонных лет, такой была бы его жизнь? Относились бы окружающие к нему с добром? Видят ли другие то, что видит она – нежданные проявления неискоренимой связи, удерживающей нацию вместе, скрепляющей ее обломки, несмотря на афтершоки, до сих пор лихорадящие страну, усугубляя напряжение в мириадах трещин, которыми покрыт город?

– Сколько ему лет? – спросила она. Мысли снова перескочили с одного человека на другого.

– Точно не скажу, – задумался доктор Нарунн. – Где-то под восемьдесят. Для незрячего он удивительно хорошо чувствует направление. А как вы думаете, дядюшка? – спросил он у мистера Чама.

– Не исключено, что гораздо моложе, – отозвался таксист, держа ладони на руле и внимательно следя за дорогой. – Сейчас трудно определить возраст людей. Кхмер йюнг чап час – бедность и страдания старят. Все мы кажемся старше своих лет. Взять хоть меня!

Доктор Нарунн и бровью не повел:

– Простите, дядюшка, а вам сколько? Двадцать девять?

Мистер Чам засмеялся, с юмором покивав.

– Я про Старого Музыканта, – промолвила Тира.

В машине наступило молчание. Мужчины удивленно переглянулись. Тира этого ожидала – она еще ни слова не сказала о своей встрече.

– Мы точно не знаем, – ответил доктор Нарунн. – Мы даже его имени не спрашивали. В храме все зовут его Локта Пленг – Старый Музыкант. Он не возражает.

– Он заговорил со мной по-английски. – В хижине она пропустила мимо ушей оговорку Старого Музыканта, который принял ее за американку. Люди здесь наобум выпаливают английские приветствия («Здравствуйте, как поживаете?), признав в ней иностранку: им не терпится похвастаться своими знаниями, показать, что камбоджийцы идут в ногу с мировым прогрессом. – Стало быть, это не какой-нибудь бродячий музыкант. Должно быть, раньше он имел положение в обществе, был образованным человеком.

Доктор Нарунн и мистер Чам молчали. После неловкой паузы врач ответил:

– И, видимо, страшно пострадал за это. Иногда мне приходит в голову, что такая анонимность, отсутствие имени и биографии, или, как говорим мы, буддисты, самоотвержение, – для него единственный способ продолжать жить.

– У него не осталось родственников?

– Боюсь, что нет. Он ни разу не заговаривал ни о ком из близких или друзей, помимо братьев из храма. Во всяком случае, со мной. Он вообще не говорит о своей жизни до Ват Нагары. Думаю, он все потерял при Пол Поте.