Он едет в Цюрих, проводит время с Гансом, но переговорить с Милевой не получается: она хлопнула дверью прямо перед его носом. Спустя несколько месяцев выяснится, что она не встает с постели из-за сердечного заболевания.
Бессо и Цангер вновь пытаются урегулировать их отношения. На это Альберт отвечает, что Милева водит их за нос. «Вы понятия не имеете о природном лукавстве этой женщины».
Бессо, разумеется, считает тон Альберта неприемлемым. В сложившейся ситуации Ганс Альберт прекращает переписку с отцом.
Как и прежде, отдушиной для Альберта остается научная деятельность — в свет выходит его монография «О специальной и общей теории относительности». Выдержки он зачитывает Марго, дочери Эльзы, но та даже виду не подает, что не понимает ни словечка.
Альберт делает еще одну попытку договориться с Милевой: на этот раз он не только предлагает больше денег, но и сулит передать ей премиальные, если когда-нибудь получит Нобелевскую премию. Ни много ни мало 135 000 шведских крон. В сердцах она отвергает эту идею. Но потом соглашается. Как-никак она нездорова. Тэтэ в санатории. Сестра Милевы в психиатрической лечебнице. А брат в плену у русских.
Безуспешно Альберт пытается ответить на вопрос, что же закончится раньше: война или его брак?
Одно дело — война. Совсем другое — война с Милевой. К тому же в немецкой научной среде нарастают антисемитские настроения, которые только больше омрачают его и без того непростую жизнь.
Деятельность «Имперского союза молота» (Reichshammerbund) вызывает у него только отвращение. Его основатель и идеолог Теодор Фрич заявляет, что евреи загрязняют Германию. Вся его пропаганда строится на клеймении биологических особенностей еврейского народа. Она стремится объединить антисемитские организации, чтобы восстановить немецкий уклад жизни.
Эмблема Союза — свастика. Также Фрич возглавляет тайное антисемитское общество «Германский орден», организованное по образцу масонской ложи. Военное положение, как считают и «Германский орден», и «Имперский союз молота», поможет расшевелить застойную Германию, восстановить порядок и дисциплину, требуя, чтобы немцы наконец сосредоточились на немецкой физике, а не еврейской.
С тревогой Эльза смотрит на исхудавшего Альберта. Пришедший по вызову врач назначает ему диету на основе макарон, риса и подслащенных сухарей.
Эльза знает, где раздобыть для него яйца, масло и козье молоко. И все это, несмотря на рост дефицита продовольствия. У нее есть зажиточные друзья, которые выращивают овощи и держат кур. Если нет картошки, она варит турнепс, правда, есть его можно, хорошенько сдобрив дефицитным сахаром. Иногда, вопреки предписаниям врача, она даже умудряется купить редкого по тем временам гуся, который слывет недоступной роскошью. Альберт в восторге от ее стряпни, да и вообще, быт она поддерживает так, что он ее даже не замечает. В отличие от Милевы.
Продовольственный кризис в стране — чуть не главная тема для обсуждений в кругу друзей Эльзы.
— Они говорят, что во всем виноваты мы, евреи, — жалуется она Альберту. — Виноваты еврейские беженцы, нахлынувшие из Восточной Европы. Для них мы просто среднее звено.
— Мы виноваты? — переспрашивает Альберт.
— По крайней мере, они так говорят.
— Я немец, — говорит Альберт. — Ты немка. Мой родной язык — немецкий. Мы живем в Берлине. Государство, гражданином которого я фактически являюсь, не вызывает у меня никаких эмоций. Я полагаю, что человек и государство должны взаимодействовать в рамках коммерческой модели, как отношения между человеком и структурой, обеспечивающей его жизнь.
— За что, за что они нас так ненавидят?
— Любой стране, переживающей глубокий социальный, экономический или политический кризис, нужен козел отпущения, и тут как нельзя кстати — евреи. Это происходит по двум причинам. Во-первых, едва ли в мире найдется страна без еврейской прослойки населения. И во-вторых, где бы ни проживали евреи, они всегда составляют меньшинство, причем ничтожное, неспособное защитить себя от внешних нападок. Правительства с легкостью прикрывают собственные ошибки, упрекая евреев в поддержке той или иной политической доктрины, будь то коммунизм или социализм.
— Я слышала, как один человек обвинил нас в развязывании войны.
— Не ново. На протяжении всей истории в каких только преступлениях не обвиняли евреев — и в отравлении колодцев, и в ритуальных убийствах детей. Но многие претензии — не более чем зависть, ведь еврейский народ, даром что национальное меньшинство, всегда выделялся непропорционально большим количеством выдающихся общественных деятелей на душу населения.
— Это-то меня и пугает, Альбертль.
— Ты под надежной защитой, моя дорогая. Пока что Германия — лучшее место для моей жизни и работы.
— Может, переедем в Швейцарию?
— Ты предлагаешь вернуться в Цюрих, поближе к Милеве?
— Но ты по-прежнему придерживаешься пацифистских взглядов?
— Определенно.
Впрочем, эти взгляды немного пошатнутся, когда он узнает про «Циклон Б».
Друг Альберта Габер, директор Института физической химии и электрохимии «Общества кайзера Вильгельма», объявляет, что теперь его лаборатория будет работать в интересах Германской империи.
Генерал Эрих фон Фалькенхайн, начальник Генерального штаба, отдает приказ о начале экспериментов с химическим оружием.
Одетый в военную форму Габер, пыхтя сигарой, выдвигается на передовую линию Ипрского выступа, чтобы назначить лучшее время для газовой атаки. На немецких позициях подготовлены тысячи стальных баллонов с хлором. После нескольких недель ожидания идеального направления ветра, гарантирующего отвод газа от собственных войск, немцы под личным командованием Габера выпустили почти 6000 баллонов, распылив более 168 тонн хлорного газа. Тошнотворное желтое облако унесло жизни 5000 французских и бельгийских солдат. Габер победил.
— Что заставляет людей так варварски убивать и калечить друг друга? — спрашивает Альберт Генриха Цангера. — Я думаю, что причина таких диких взрывов в половых особенностях мужчин.
Вернувшись в Берлин в звании капитана, Габер на широкую ногу отмечает свой успех.
Его миролюбивая жена, сорокачетырехлетняя Клара, с отличием окончила Университет Бреслау и стала первой женщиной в Германии, получившей докторскую степень. В газете, упоминавшей это событие, была напечатана ее клятва: «Никогда ни в устной, ни в письменной форме не поучать тому, что противоречит моим убеждениям. Следовать истине и продвигать значение науки к тем высотам, которых она заслуживает». Она возмущена деятельностью своего мужа. И не раз говорит об этом публично. По ее словам, это «извращение идеалов науки. Это признак варварства — мешать развитию той самой области науки, которая призвана давать новые разгадки тайн жизни». Воодушевление и гордость мужа от разработки химического оружия вызывает у нее отвращение. Она умоляет его отказаться от участия в химической войне. Но Габер твердит и ей, и другим, что ее утверждения суть не что иное, как государственная измена.