Ее спальня в этом доме по Мерсер-стрит отделена от спальни Альберта только ванной комнатой. Есть в доме также небольшая художественная мастерская со спальным местом, где наездами останавливается падчерица Альберта, Марго. Другая комната некогда была отведена Майе, сестре Альберта. Четыре года назад Майя скончалась.
— С кем вы разговаривали? — интересуется фрау Дюкас.
— Звонила юная особа по имени Мими Бофорт. Приятный голосок. Родина —
«Ах, милый наш старый Бостон,
Что славен треской и бобами.
Там Лоуэлл дружит лишь с Кэботом,
А Кэбот — лишь с небесами».
Не могла бы ты навести о ней справки?
— Она просто ошиблась номером, а я должна наводить о ней справки?
— Да, сделай одолжение. Человек, не совершающий ошибок, никогда не пробовал ничего нового.
— Не обижайтесь, но вы не должны так растрачивать свое время.
— Элен. Kreativitat ist das Resultat Verschwendeter Zeit. Творчество есть результат растраченного времени. Будь добра, выясни, кто такая эта Мими Бофорт. Фамилию найдешь в телефонной книге Гринвича, штат Коннектикут. А сейчас принеси мне, пожалуйста, чашечку горячего шоколада.
По обыкновению, Альберт обут в потертые кожаные шлепанцы на босу ногу. Из-под застиранного ворота рубашки видна поношенная синяя фуфайка.
Фрау Дюкас укутывает ему ноги шерстяным пледом.
— Никогда не видела такого количества поздравительных открыток, — изумляется она.
— Было бы что праздновать. День рождения наступает автоматически. И вообще, это детский праздник. — Он снова вытирает глаза. Их блеск только подчеркивает морщины и складки. — Мне семьдесят пять. Мы не молодеем.
Альберт снова набивает трубку любимой смесью «Ревелейшн» из жестяной банки и закуривает. Вверх улетает облачко дыма.
— Элен, пожалуйста, принеси мне горячего шоколада.
— Всему свое время.
— Да что там у тебя в руках, Элен?
Фрау Дюкас протягивает ему газету с фотографией грибовидного облака, выросшего на месте ядерной бомбардировки Хиросимы 6 августа 1945 года.
— Школьники из Линкольна, штат Небраска, просят вас расписаться под этим снимком. Вы готовы дать им автограф?
Окутанный облаком табачного дыма, Альберт беспомощно разглядывает изображение.
— Если без этого никак….
— Тогда я пошла за горячим шоколадом, — говорит фрау Дюкас, будто суля ему поощрение.
Она оставляет Альберта в одиночестве, чтобы он спокойно расписался под газетной фотографией. «А. Эйнштейн, 14 марта 1954 г.»
Затем он берет лист бумаги и делает следующую запись:
В Хиросиме загублено 140 000 невинных душ. Еще 100 000 получили тягчайшие увечья. В Нагасаки погибло 74 000. В результате ожогов, травм и поражений гамма-радиацией 75 000 человек получили не совместимые с жизнью телесные повреждения. При нападении на Пёрл-Харбор погибло… сколько? Я слышал, 2500. Британский поэт Джон Донн писал: «…смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не посылай узнать, по ком звонит колокол: он звонит по тебе». Западный мир доволен, весьма доволен. Я — нет. Удивительные достижения, о которых вам рассказывают в школе, — продукт самоотверженных усилий и бесконечного труда многих поколений во всем мире. Теперь это наследие передано в ваши руки, с тем чтобы вы чтили его, приумножали и в свой черед вручили, как положено, своим детям. Создавая общими усилиями нечто вечное, мы, смертные, обретаем бессмертие.
Фрау Дюкас возвращается с чашкой горячего шоколада. Альберт тем временем повторно набивает трубку, жестом приглашая фрау Дюкас присесть:
— Записывай, пожалуйста, Элен… письмо к Бертрану Расселу.
И начинает диктовать:
— Я всецело разделяю высказанные вами предостережения о том, что перспективы развития человечества беспредельно мрачны. Человечество столкнулось с необходимостью выбора: либо мы все погибнем, либо должны будем проявить немного здравого смысла.
Старинные часы отбивают четверть часа.
— Поэтому вот вопрос, — продолжает Альберт, — который мы ставим перед вами, — вопрос суровый, ужасный и неизбежный: должны мы уничтожить человеческий род или человечество откажется от войн? Люди не хотят столкнуться с такой альтернативой, так как очень трудно искоренить войну… С сердечным приветом, Альберт Эйнштейн.
Сбросив стоптанный шлепанец, он достает гранитный голыш, зажатый между пальцами, и придавливает им письмо Борна.
— Меня подкупил голосок этой юной особы. Кстати, об относительности. Если человек сидит рядом с милой девушкой, то вечность пролетает, как одна минута. Но посади его на раскаленную плиту — и минута покажется вечностью. Это и есть относительность. Мими Бофорт. Бофорт — примечательная фамилия.
— Чем же? — Тон фрау Дюкас предполагает, что в этой фамилии нет ровным счетом ничего примечательного.
Поворачиваясь к окну, за которым солнечные лучи пляшут в кронах деревьев, Альберт разъясняет:
— Она означает «прекрасная крепость».
На его лице вспыхнула улыбка при виде чернокожих ребятишек, играющих на улице под аккомпанемент собственной песенки.
Запевала начинает:
— А мамочка моя…
Остальные подхватывают:
— Где мамочка твоя?
Покачивая бедрами, они поют хором:
Моя мама в Теннесси.
В Тенна-Тенна-Теннесси.
Я не учился в школе,
Но это не помеха.
Когда я слышу буги,
Мой танец — всем утеха.
Делай раз, делай два,
Кругом ходит голова.
Делай раз, делай два,
Кругом ходит голова.
Альберт с трудом поднимается и отплясывает буги-вуги собственного изобретения. Не оборачиваясь к фрау Дюкас, он говорит:
— Будь добра, запиши еще вот что: «Никуда не делись предрассудки, которые я, как еврей, воспринимаю особенно остро; но они не идут ни в какое сравнение с тем, как белые относятся к своим соотечественникам с более темным цветом кожи. Чем больше я чувствую себя американцем, тем больше меня мучает эта ситуация. Только высказавшись, я смогу избавиться от ощущения соучастия».
— Кому это адресовано? — спрашивает фрау Дюкас.
— Мне. Это для меня, Элен. Напоминание самому себе. И еще… то, что я сейчас скажу, должно остаться строго между нами. — Он тяжело вздыхает. — Моя личная жизнь потерпела крах. Нормальный мужчина не бросит даже падчерицу, когда та умирает от рака. А я бросил свою первую жену, и она умерла в Цюрихе. Моя дочь исчезла. Я понятия не имею, где она может быть. Мне даже не известно, жива она или нет.