Балканы. Окраины империй - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Шарый cтр.№ 80

Страница

Вообще Загреб — удачный объект для любителей альтернативной истории, ведь этот город вовсе не был обречен на то, чтобы стать хорватской столицей. Тишайший теперь Вараждин и в XVII, и в XVIII веке выглядел и помноголюднее, и поблагороднее — не случись в этом городе в 1776 году испепеляющего пожара, императрица Мария Терезия вряд ли приняла бы решение о переводе земельного правительства хорватской территории в Градец и Каптол. Промышленность до поры до времени быстрее развивалась в Риеке/Фиуме, но благоприятных условий для брожения хорватской идеи в этом населенном преимущественно итальянцами городе не складывалось. Далмация, бедный край виноделов и рыбаков, один из двух, наряду со Среднедунайской низменностью, исторических центров хорватского королевства, лежала слишком далеко от Вены и вообще от любого политического бурления. Так и случилось, что Загреб, расположенный посередине важных для национального сознания исторических территорий, в итоге оказался на скрещении торговых путей и хорватских интересов. Хотя сейчас до границы страны от ее столицы, между прочим, всего-то с полчаса неспешного хода пассажирского поезда.

У Загреба, в начале XX столетия замыкавшего список десяти крупнейших городов своей тогдашней страны, Австро-Венгрии, теперь множество амбиций. Они оправданны: здесь есть особые стиль и творческий шарм, даже некоторый шик, можно сказать. Местные журналисты любят пышно называть свой 800-тысячный город хорватской метрополией. По загребским улицам так и хочется пройтись в длинном пальто и широкополой шляпе — именно так, «в пол», правильно одеты некоторые городские скульптуры: и Мирослав Крлежа, и Августин Уйевич ^[48], и Антун Густав Матош, да мало ли кто еще. Иногда я таким образом и наряжался, но местные безошибочно определяли во мне иностранца и не принимали за своего. В облике Загреба практически не угадывается балканская традиция, по крайней мере в архитектуре она выражена вовсе не так явственно, как в характере жителей. Зато здесь присутствует центральноевропейский стандарт, заметен почти нарочитый, а на самом деле естественный оммаж бывшей имперской столице, чувствуется расслабленное медитерранское дыхание, угадывается венгерская степная широта, ощущается также некоторая славянская душевность. Столичные жители словоохотливы и открыты к общению, желающий поболтать легко найдет собеседника хоть у газетного киоска, хоть на рынке Долац, хоть за столиком кафе.

В Хорватии своеобразно переродился британский культ дендизма. Центр Загреба — доброжелательная пешеходная зона, предлагающая и молодежи, и тем, кто постарше, главные уличные занятия и удовольствия: не спеша фланировать, лорнировать других и демонстрировать себя, потягивать смешанное с водой вино или смаковать кофе в одном из бесчисленных питейных заведений, коротая часы в бесконечных разговорах. Боговичева улица, эпицентр такого рода наслаждений, — от отеля Dubrovnik до Цветочной площади с памятником поэту Петру Прерадовичу и православным Преображенским собором в росписях современного русского художника — в народе известна как «спица». Согласно толковому словарю, спица — конструктивный элемент колеса, соединяющий ступицу и обод. В таком случае загребская špica — конструктивный элемент города, включающий его обитателей в общий жизненный круговорот.

Новый Загреб — районы за Савой, творение послевоенной поры массового жилстроительства, — отмечен жирной печатью соцреалистического зодчества. Финальным аккордом этой идеологической кантаты стали масштабные инфраструктурные проекты, связанные с проведением в Загребе в 1987 году XIV летней Универсиады. Никто тогда и не подозревал, что праздник студенческого спорта, заполненный сплошной символикой международного сотрудничества (как раз в дни Универсиады в Загребе очень кстати родился 5-миллиардный житель Земли Матей Гашпар), окажется для Югославии последним.

Однажды в букинистической лавке на Илице я купил несколько черно-белых загребских акварелек, они и сейчас — вон там, слева, в эбонитовых рамочках — висят на стене моего кабинета в Праге, и всякий раз, смахивая с их стекол пыль, я с удовольствием разглядываю эти городские пейзажи. Вроде бы простенькие работы: сероватые, чуть размытые облака над церковными крестами, как-то сзади и вдали, не на главном плане; четко очерченные силуэты зданий; полное безлюдье и, кажется, тишина. Словно в тот мой самый первый хорватский день. Твердые линии рейсфедера придают рисункам неизвестного мне Марио Матича преподавательскую строгость, не допуская и мысли о двойственности.

Перечитал еще раз начало этой главы и подумал вот о чем: интересно, по каким причинам тогда, в середине 1990-х, считая себя жадным до впечатлений почемучкой, я так и не удосужился досконально изучить Загреб, не обошел все до последней его улицы, все его подъезды и этажи, не заглянул во все его подворотни и музейные углы? Скорее всего, сказался синдром «первой заграницы» — сложный комплекс переживаний получившего советские образование и воспитание молодого человека, наконец вырвавшегося на Запад. Эти чувства, может, и не дано понять рожденным после СССР: тебя до такой степени подавляют ощущения всесторонней и ежеминутной новизны, что пропадает способность следовать логически определенным приоритетам. В памяти остается не то, что ты отбираешь, но то, что само собой не забылось. Прекрасно помню, например, как горьковато отдавал углем зимний загребский воздух, потому что кое-где еще топили древесными брикетами; как в парке Зриньевац играли листьями платанов майские солнечные лучи; помню даже, в каком шахматном порядке официанты расставляли столы на террасе кафе Loptica («Мячик») у спортивного комплекса Mladost, куда я наведывался по выходным попрыгать под баскетбольным кольцом. Всё это приятные, милые, тактильные воспоминания из области бытовой культуры, которая в охваченной войной Хорватии была заметно выше постсоветской московской. Но ощущения Загреба как уникального исторического центра внутри меня тогда не было и в помине. Впрочем, не появилось такое ощущение и теперь.

^{Кардинал Алоизие Степинац приветствует Анте Павелича. Фото. 1941 год. Белград. Музей истории Югославии}

ДЕТИ БАЛКАН

АЛОИЗИЕ СТЕПИНАЦ

блаженный кардинал

Жизнь священника Степинаца — наглядный пример того, как сложно доброму пастырю сохранить моральный авторитет в суровые времена. Юноша из многодетной семьи виноградаря, Алоизие Степинац не успел поступить в семинарию, поскольку 18 лет от роду, в 1916-м, его мобилизовали в австро-венгерскую армию. Сражался на итальянском фронте, был ранен в ногу, на полгода попал в плен. Духовный сан и степень по теологии Степинац получил почти в возрасте Христа, но потом быстро поднялся по карьерной лестнице и уже в 1937 году вступил в должность архиепископа Загреба. Этот священник не чуждался некоторых мирских радостей, например отлично играл в волейбол, но в своем мировоззрении был образцом католического консерватора. В 1941-м Степинац приветствовал восстановление независимости Хорватии. В усташах он видел силу, способную освободить народ от политического подчинения Сербии, а южнославянский союз считал «величайшим злом в Европе, может быть, даже бóльшим, чем протестантизм». Оценки деятельности Степинаца в годы Второй мировой войны противоречивы. С одной стороны, он не скрывал националистических взглядов, поддерживал режим Анте Павелича, участвовал в официальных мероприятиях, старался создать в Ватикане благоприятное впечатление об усташских порядках. В то же время Степинац пытался дистанцироваться от преступлений режима, протестовал против массовых казней, предпринимал усилия по спасению евреев и сербов. При этом он оправдывал насильственное окатоличивание православных, считая, что задача христиан «в грустные времена» — любыми путями уберечь людей, которые впоследствии, если Бог даст, получат возможность вернуться в свою конфессию. Когда война закончилась, наступил черед духовного подвига Алоизие Степинаца: архиепископ резко возражал против закрытия церквей и преследований духовенства, практиковавшихся коммунистическими властями восстановленной Югославии. В 1946 году его арестовали по обвинению в коллаборационизме и приговорили к 16 годам лишения свободы. Пять лет Степинац провел в тюрьме, где продолжал пастырское служение. Когда отношения Югославии со странами Запада смягчились, архиепископа перевели под домашний арест в родное село Брезарич. Поклонники Степинаца считают его мучеником, критики ставят архиепископу в вину соучастие в преступлениях НГХ. В 1952 году Степинаца возвели в сан кардинала; через восемь лет он скончался от редкой болезни, избытка красных кровяных телец. В 1998-м папа Иоанн Павел II беатифицировал Степинаца. Он пользуется высоким авторитетом у верующих; в Сербии его считают «усташским викарием». Британский биограф Степинаца Стелла Александер характеризует его так: «Хотя может сложиться впечатление, что архиепископ был недостоин роли, которую ему выпало играть в истории, он, учитывая наложенные временем ограничения, вел себя куда достойнее многих представителей своего народа. Моральные качества Степинаца соответствовали его духовному сану».

Страница