Великий государь - читать онлайн книгу. Автор: Александр Антонов cтр.№ 56

— Люди московские душами измельчились, исправно государям не служили. Вижу ноне Москву и державу в оскудении. Исправляйте, всё не коснея, вами допущенное. И тогда государь взойдёт на престол.

Князь Сицкий не нашёл на то возражения, всё покорно принял к сведению. Он даже не вымолвил слова государю, видел, что юный царь во всём согласен с матушкой. И потому князь не задержался в Ярославле, уехал побуждать Земский собор к действию. А в Земском соборе, что и в Боярской думе, заседали всё те же столпы, кои служили уже четырём государям, два из коих были Лжедмитриями. И многие из них служили неисправно, но больше желая худа державе и царю. Они были озабочены своими печалями. Собираясь каждый день в Грановитой палате, судили-рядили, лили воду на мельничные колёса, но в жернова сыпали не зерно, а песок. В конце апреля, на праздник жён-мироносиц, князь Иван Куракин заявил думным боярам:

— Мы как избирали царя, сказали многое. Теперь, как явится в Кремль, откроем ему до возложения венца все наши сомнения.

— Много ли их у тебя? — спросил князь Иван Воротынский, сильно постаревший за последнее время.

— У меня — мало, а у всех вместе — много. Да первое наше желание таково, чтобы царь дал письмом клятвенное заверение блюсти и сохранять православную веру. И народ пусть новый царь чтит, не издаёт по своей воле законов и не изменяет старых.

Слушали князя Куракина со вниманием и сродники Романовых, князья Салтыковы, Черкасские, Лыковы, Шереметевы. Они пока соглашались с Куракиным, но и свою волю выразили, дабы не обвинили их в родстве-кумовстве.

— Мыслю я, — начал князь Фёдор Шереметев, — что государь не должен без ведома Думы и Собора договоров о мире заключать, не объявлять войн...

— И все важные судные дела вершить по закону, — поспешил добавить князь Андрей Черкасский.

— Да пусть отдаст свои родовые земли сродникам или припишет к коронным вотчинам, — заявил князь Иван Воротынский.

И ещё немало в тот день жён-мироносиц было высказано условий новому царю. Да показалось всем, что их нужно вложить в Утвердительную грамоту. И получалось по этой грамоте, что царю вовсе не оставалось никакой власти, а только, как Петрушке в балагане, качать головой для согласия да размахивать руками, когда что не по нутру.

«Ой, хитрованы, — возмущался в душе дядя царя князь Иван Романов. — Да как бы сами себя не перехитрили». И князь усмехнулся в бороду, зная крутой нрав будущей «великой старицы», инокини Марфы, а для него, Ивана, по-прежнему Ксении-костромички. Рассматривая лица думных бояр и дьяков, князь Иван думал о том, что все они стакались в правящий круг и будут помыкать и царём, и Земским собором как вздумается.

Царь Михаил наконец-то покинул Ярославль. Но опять двигался столь медленно, что за это время можно было пешком трижды обернуться от Ярославля к стольному граду. В пути он побывал в Дмитрове, в Александровской слободе, где почтил память Ивана Великого, помолился в Троице-Сергиевой лавре чудотворным иконам. И лишь оттуда прислал в Москву весть о том, что на 2 мая назначает свой торжественный въезд в Первопрестольную.

Близкие отговаривали царя Михаила въезжать в сей день в Москву, потому как он приходился на праздник в честь первых русских святых, мучеников-страстотерпцев, благоверных князей Глеба и Бориса, убитых коварными вельможами. Но Михаил проявил твёрдость. Да и не без молчаливого на то одобрения ясновидицы Катерины. Она лишь взглядом и улыбкой благословила царя на сей шаг.

Москвитяне к этому дню навели в городе порядок, на всех улицах, площадях, в домах, в палатах убрали грязь, мусор. На колокольнях и звонницах всех московских церквей и монастырей готовились к благовесту, торговые люди заготовили впрок пироги, пиво, брагу, дабы выставить всё на улицы в день приезда царя. На площадях по вечерам гулящий народ, коего в Москве всегда пребывало много, пел и плясал себе в утешение. Из ближних и дальних городов и селений съезжались в Москву люди всех чинов и сословий, сходились нищие, калеки, юродивые, коих породила «смута». В конце апреля особое оживление царило на московских стройках. А Москва в сей год была вся в строительных лесах, восстанавливала всё, что порушили-сожгли поляки за время своего жестокого господства.

День 2 мая наступил благодатный, солнечный, на небе — ни облачка. В садах доцветали яблони, вишни, в палисадах распускалась сирень, черёмухи осыпали землю тёплым снегом. Горожане толпами, в праздничных одеждах двинулись на Дмитровский тракт. Священнослужители шли навстречу царю с хоругвями и чудотворными иконами. И уже благовестили, не смолкая, все московские колокола. И никто из старожилов не помнил на своём веку такого мироволия, излияния чувств к новому природному царю. Народ надеялся-уповал на то, что с его восшествием на престол по всей державе прекратятся раздоры, смуты, разбои, наступит великое замирение. И спадала с людских плеч в этот день усталость-маята, гнетущая россиян без малого двенадцать лет, с того самого первого года нового века, когда на Россию пришёл моровой голод.

В нынешний день, с появлением в Москве молодого царя, к москвитянам пришли надежда и уверенность на обновление жизни, и они стали опорою в их помыслах и деяниях на долгие годы. Да знали по России многие от ведунов и ясновидиц о том, что царь Михаил будет царствовать тридцать два года и тридцать три дня. И верили, потому как помнили, что предсказания блаженных ведунов и вещуний о судьбах царей всегда сбывались.

Тысячные толпы россиян встречали царя бурными возгласами, ликованием под неумолчный благовест колоколов. А через гул толпы, через звон колоколов пробивались три слова: «Слава царю Михаилу!»

Он ехал в открытой расписной карете, был одет в парчовый кафтан, украшенный лалами, диамантами. Улыбка не сходила со светлого лица. Иногда он вставал и кланялся налево и направо, и москвитяне отвечали на это новым громогласием. Вначале Михаил чувствовал себя скованно, потому как ему было в диковинку видеть такое внимание к своей особе. «За что, за какие заслуги сии почести? — спрашивал он себя. — Ведь я же ещё ничего не сделал для вас». Но вскоре смущение и скованность прошли, ибо в нескончаемых возгласах москвитян он слышал слова, которые утверждали обратное: даже своим согласием встать на царство он дал россиянам многие блага, да прежде всего освободил-избавил от необходимости поклоняться чужеземному царю Владиславу.

Царь Михаил, наконец, въехал в Кремль. За ним туда же потянулись десятки карет, колымаг, возков всех тех, кто сопровождал царя из Костромы. Москвитяне повалили следом, но ради царского спокойствия их на сей раз не пустили за кремлёвские ворота. «Побойтесь Бога, — кричали стражи, — царь уморился с дороги, ему покой нужен!» Они же с пониманием отнеслись к запрету и гомонили-веселились на Красной площади до полуночи, благо угодение было.

Теперь россиянам оставалось ждать венчания царя. А когда ему быть, никто не ведал. Досужие люди сказали так: «Царю осмотреться надо, порядок навести в округе. А там и к венцу пойдёт».

Так оно и было. Царь Михаил и его матушка обустраивались в Кремле с большим трудом. Марфа не дала согласия боярам, которые хотели поселить царя в палатах Бориса Годунова. Отказалась и от малого дворца Василия Шуйского. И тогда для царя привели в мало-мальский порядок пришедший в запущение терем царицы Анастасии, первой жены Ивана Грозного, пратётушки царя Михаила. Матушка Марфа нашла себе временный приют в кремлёвском Вознесенском женском монастыре.