Бич Божий - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Дитрих cтр.№ 33

В его голосе можно было различить грозное предупреждение, наблюдавшие за ним полководцы зажужжали, точно пчёлы в улье.

— Власть Аттилы внушает всем нам уважение, — льстиво заметил сенатор, встревоженный этим грубым и быстрым началом переговоров. — Мы привезли не только ежегодную долю дани, но и другие подарки. Наша империя хочет мира.

— Тогда соблюдайте ваши обязательства.

— Но ваша жажда золота подрывает нашу торговлю, и, если вы не сжалитесь, мы скоро обеднеем и не сможем вам больше ничего платить. Вы правите великой империей, каган. И я тоже прибыл из великой империи. Почему бы нам не стать друзьями? И почему бы нам не объединиться как союзникам? Соперничество истощает силы наших народов. Нам незачем проливать кровь наших детей.

— Рим является моим союзником, когда он платит дань. И возвращает моих солдат.

— Мы привезли вам пятерых беженцев.

— И взяли под защиту пять тысяч других.

Гунн повернулся к Эдеко.

— Скажи мне, генерал, правда ли Константинополь так беден и не в силах отдать мне обещанное?

— Он богат, шумен и полон людьми, словно клетки птицами.

Эдеко ткнул пальцем в Бигиласа:

— Вот он показал мне город.

— Ах да. Человек, считающий своего императора богом, а меня — простым смертным.

Я был потрясён. Когда и как смог узнать Аттила о нашем споре? Не успели мы прибыть во дворец, как переговоры, казалось, уже вышли из-под контроля.

Аттила встал и согнул ноги, отчего его торс стал похож на клин.

— Да, я человек, переводчик. Но боги творят через меня свои дела, и ты это сейчас поймёшь. Погляди.

Он указал на громадный, покрытый ржавыми пятнами меч за своей спиной.

— Во сне ко мне явился Золбон. Вы, римляне, называете его Марсом. Он раскрыл мне тайну своего меча и сказал, что его можно найти в долине, вдалеке от дорог. С этим оружием, поведал он мне, гунны станут непобедимы. С мечом Марса Люди утренней зари завоюют весь мир.

Он поднял руки, его полководцы вскочили с мест и одобрительно вскрикнули. Наше и без того маленькое посольство словно ещё уменьшилось, и мы прижались друг к другу, опасаясь нападения и резни. Но Аттила опустил руки, шум утих, и гунны снова сели. Это была лишь игра или демонстрация силы.

Аттила повернулся к нам.

— Слушайте меня, римляне. Ваш новый бог — это мы, Люди утренней зари. И нам выбирать, кто будет жить, а кто умрёт, какой город станет процветать, а какой сгорит, кто двинется вперёд, а кто отступит. Ибо у нас — меч Марса. — Он кивнул, как бы подтверждая свою воинственную речь. — Но я хороший хозяин, а вы были добрыми хозяевами для Эдеко. Сегодня вечером мы устроим пир и начнём знакомиться друг с другом. А уж потом решим, какими союзниками мы станем.

Смущённое подобным приёмом, наше посольство покинуло дворец и вернулось в палатки у реки, чтобы передохнуть и посовещаться. Бигилас и Рустиций, лучше прочих знавшие гуннов, были не столь обескуражены. Они сказали, что агрессивное начало переговоров с Аттилой — всего лишь тактический ход.

— Он пользуется частой переменой своего настроения, поскольку это помогает ему запугивать противников и править гуннами, — пояснил Бигилас. — Я видел, как он в ярости бросался на землю, бился в судорогах и кровь текла у него из носа. Видел, как он голыми руками разодрал на куски врага, вырвал у него глаза и сломал ему руки, а его жертва оцепенела от страха и не могла защититься. Но я же видел, как он держал на руках младенца, как целовал ребёнка или плакал, словно женщина, когда его любимый воин погиб на поле боя.

— Я рассчитывал на более терпеливую дипломатию, — признался Максимин.

— На банкете Аттила будет вести себя гостеприимнее и на время забудет об этих требованиях, — сказал Бигилас. — Он своего добился. И мы тоже своего добились, показав Эдеко могущество Константинополя. Очевидно, кто-то уже успел передать ему наш разговор в пути, и он знал о нём до нашего приезда. Гунны отнюдь не глупы. Теперь, побушевав и похваставшись победами, Аттила постарается завязать с нами дружбу.

— Похоже, вы в этом уверены.

— Я ничего не утверждаю, посол. Я просто полагаю, что в конце концов всё пойдёт по-нашему.

Бигилас улыбнулся какой-то загадочной улыбкой, скорее скрывавшей, чем раскрывавшей его намерения.

Мы помылись тёплой, прогретой летним солнцем водой с реки, переоделись в наши лучшие одежды и вернулись вечером в большой зал на пир, устроенный Аттилой в честь приехавших гостей, то есть нас. В этот раз приёмный зал заметно расширился, исчезли гобелены и перегородки за троном Аттилы, открыв возвышение с королевской кроватью под полотняным балдахином. Мне показалось странным, что спальня монарха выставлена на всеобщее обозрение, поскольку римские спальни были небольшими и уединёнными. Но Рустиций разъяснил нам, что у гуннов подобная интимность — знак гостеприимства. Хозяин как бы приглашал нас в самый центр своей жизни.

Аттила сидел и ждал гостей у подножия этого возвышения, на ложе, куда более удобном, чем простое кресло, в котором мы видели его, впервые попав во дворец. Пиршественный стол раскинулся во всю длину зала — от ложа до двери. Каждому вошедшему подносили золотую чашу с привезённым издалека вином. Мы, нарядно одетые римляне, неловко протиснулись в зал и встали вплотную с гуннами, германцами и гепидами, ожидая разрешения сесть. Эдеко опять шепнул что-то на ухо Бигиласу, точно они были старыми знакомыми. Переводчик кивнул. Максимин тоже заметил это и нахмурился.

Наконец Аттила приказал нам сесть и сам устроился за столом. Его министр — перебежчик Онегез — расположился справа от короля, а двое его сыновей, Эллак и Данзиг, — слева. Мальчики выглядели робкими, запуганными и лишёнными бьющей через край энергии, столь характерной для подростков. Нас, римлян, попросили сесть по левую сторону: Максимина — поближе к Аттиле, а меня — рядом с послом, чтобы, если понадобится, вести записи. Вслед за нами свои места заняли гунны. Каждый из них представился нам, говоря по-гуннски. Среди них, конечно, находились Эдеко, Онегез и Скилла, но было много и других вождей. Так много, что я не сумел всех запомнить. Назову лишь отдельные имена: Октар, Балан, Эскам, Тотила, Брик, Агус и Стурак. Они вкратце перечислили свои подвиги в сражениях, перед тем как сесть, и большинство этих подвигов было связано с разгромом римских армий, убийством наших солдат и грабежом римских городов. За их спинами я увидел немало знамён из конских волос с обозначенными на них странными названиями вроде Акатири, Соросги, Ангискири, Барселти, Кадисени, Сабирси, Баундури, Садагарии, Зазаи и Албани. Я произношу их на свой лад, потому что у гуннов, разумеется, не было письменного языка, а их наречие искажало латинские и греческие слова.

Расторопные слуги носили железные ошейники, как у охотничьих собак, а руки у них были крепкими и массивными, словно балки на крышах. Они подали на стол золотые и серебряные блюда, доверху наполненные дичью, олениной, мясом кабана, бараниной, говядиной, фруктами, кореньями, запеканками и тушёными овощами. Женщины угощали нас вином и кумысом. Я ещё никогда не видел таких красавиц: они были даже прекраснее девушек — участниц константинопольских фестивалей. Как померкла бы моя надменная Оливия, окажись она в этом цветнике! Все они были рабынями, привезёнными в Хунугури из их родных краёв — от Персии до Фризии ^[43]. Одни — с кожей тёмной, как красное дерево, другие — со светящейся и нежно-белой, как алебастр; с волосами разнообразнейших оттенков — бледного полотна, пшеничных колосьев, янтаря, тёмно-коричневой норки и чёрного обсидиана ^[44], и глазами, отливавшими то сапфиром, то изумрудом, то каштаном, то опалом, то чёрным деревом. Гунны не придавали особого значения женскому изяществу, но нас, римлян, — кроме Максимина — просто заворожил этот хоровод пленниц, и я вспомнил женщин в доме Аники. Признаюсь, я надеялся, что мне и сейчас предложат одну из рабынь — «в знак гостеприимства». А если это случится, смогу ли я ненадолго ускользнуть от старого сенатора и воспользоваться шансом? Больше всего на свете я хотел отдохнуть от постоянного мужского общества и чувствовал, что моя плоть вот-вот готова взорваться. Дружеское предупреждение Скиллы оказалось верным.