Тропой Предков - читать онлайн книгу. Автор: Гэри Дженнингс cтр.№ 32

Однако, по моему разумению, если боги ацтеков употребляли пульке так же рьяно, как и их поклонники, это вполне могло стать причиной поражения, которое они потерпели от испанского Бога. Отец Антонио, тоже пивший пульке, когда не мог добыть вина для утоления своей жажды, утверждал, что брожение придаёт напитку привкус тухлого мяса, но я всё-таки продолжаю считать его больше похожим на болотную жижу.

Индейцы обожали пульке и давали его даже детям. Правда, ацтеки порицали пьянство, хотя считали его позволительным для людей пожилых, чтобы подогреть кровь, женщин после родов и больных, чтобы подкрепить силы. А вот здоровых взрослых людей, напившихся до беспамятства, в первый раз остригали наголо, во второй раз сносили их дома, а в третий раз приговаривали к смертной казни.

¡Dios mio! Вздумай алькальд Веракруса пойти на такие меры, через неделю в городе не осталось бы ни индейцев, ни полукровок.

Добрый клирик немало сокрушался по поводу свойственного индейцам повального пьянства.

— Они пьют, чтобы забыть о своих невзгодах, — частенько говорил он. — Пьют по-другому, не так, как белые. Мои espanol hermanos, братья-испанцы, тоже любят выпить, но знают меру. Индейцы, к величайшему сожалению, пьют, когда выпадает случай, не зная и не желая знать ни нормы, ни меры. Они пьют по воскресеньям и в праздники, на свадьбах и крестинах, на именинах и похоронах — был бы только повод.

А уж когда повод находится, они льют пульке себе в глотки до тех пор, пока их сознание не оказывается в плену, а сами они не валятся с ног. Говорят, что один индеец может выпить столько, сколько дюжина испанцев. — Он погрозил мне пальцем. — Это не преувеличение, Бастард. Мои братья по крови указывают на приверженность пьянству как на один из пороков, внутренне присущих индейцам. Может, оно и так, остаётся только понять, почему этот порок получил среди них столь широкое распространение только после того, как мы высадились на их побережье.

Отец Антонио раздражённо воздел руки — так часто бывало, когда его вера вступала в противоречие с тем, что он видел собственными глазами.

— Воскресенье стало для индейцев днём всеобщего пьянства. Почему? Полагаю, это своеобразный способ протеста против религии, которую мы им навязали. Ты знаешь, что святой крест вблизи рыночной площади пришлось убрать, потому что собаки и пьяные индейцы постоянно мочились на него?

Далее, пусть пьянство действительно губительный, присущий индейцам порок, но если так, пристало ли испанским господам извлекать из этого прибыль? Ведь гонят пульке из агавы, а бо́льшая часть плантаций принадлежит владельцам гасиенд. Кроме того, говорят, что испанские вина заставляют индейцев терять голову быстрее, чем пульке. Эти крепкие вина завезли в деревни странствующие испанские торговцы, которые не только набивают карманы за счёт продажи хмельного, но и скупают за бесценок ещё оставшуюся у индейцев землю: ведь когда между ушами у них плещется вино, их можно уговорить на что угодно.

Так или иначе, с точки зрения индейца, пульке приближает человека к некоему священному порогу, что и понятно, ибо две эти культуры — агава и маис — составляют основу местной жизни. Может даже показаться, что между агавой и ацтеками существует некое мистическое родство. Растение умирает вскоре после цветения, и держава ацтеков тоже погибла, просуществовав недолго и перед этим достигнув расцвета.

От философских размышлений меня оторвало противное урчание в желудке. Тортилья с вулканическими перцами была съедена несколько часов назад, а в настоящий момент, не тратя своих сокровищ в виде двух реалов и нескольких оставшихся какао-бобов, я мог подкрепить себя только соком агавы. Хотя бы сырым... если, конечно, мне не удастся украсть перебродивший.

Я знал, что на гасиендах индейцы часто прячут сосуды с брагой подальше от глаз надсмотрщиков и управляющих, и теперь, озирая поле, задавался вопросом, где тут лучше всего было бы устроить такое укрытие. Лично я, уж конечно, не оставил бы такое сокровище на одной из голых прогалин, а засунул его в самую гущу, достаточно далеко, чтобы не попадалось на глаза, но, однако, так, чтобы в любой момент можно было найти.

Итак, я стал обходить заросли, выискивая подходящие места намётанным взглядом воришки. Чутьё и опыт меня не подвели, хотя времени на поиски ушло больше, чем я думал. Глиняный кувшин с перебродившим пульке был найден примерно за полчаса, однако столь долгие поиски я приписал не своим просчётам, но исключительно невежеству индейцев, спрятавших напиток не так хитро, как сделал бы это я сам.

Стоило пульке пролиться струйкой по моему горлу, как из желудка по всему телу начало распространяться тепло. А поскольку было понятно, что спать ночью на земле, имея в качестве одеяла только накидку, будет холодновато, я снова приложился к кувшину с божественным напитком, впрок запасаясь теплом.

Вернувшись в лагерь, я сел под облюбованным ранее хвойным деревом, привалившись к стволу. Голова моя малость кружилась, но настроение заметно улучшилось, за что, видимо, следовало благодарить Пернатого Змея.

Неподалёку остановился на привал владелец плантации сахарного тростника, сопровождаемый тремя своими vaquero и негром-рабом. Последний, как я заметил в свете лагерного костра, был сильно избит: мало того что по его лицу прошлись кулаками, так ещё, судя по рваной окровавленной одежде, беднягу изрядно отходили плетью. Ничего необычного в этом зрелище не было — я не раз видел жестоко избитых африканцев, индейцев и полукровок. Насилие и страх — это именно то, что позволяет меньшинству держать в подчинении большинство.

Прикрыв глаза, я прислушивался к рассказу рабовладельца, хозяина гасиенды к востоку от Веракруса, который беседовал с другим gachupin. Речь как раз шла об этом рабе.

— Это escapade ^[28], — пояснил хозяин. — Нам потребовалось три дня, чтобы его изловить. Ему уже досталось, но это только цветочки. Настоящую кару он понесёт на плантации, на глазах у всех: после такого урока всем черномазым будет неповадно даже помышлять о побеге.

— Хорошо бы ещё заодно изловить и всех тех разбойников-маронов, от которых на дорогах житья не стало, — заметил его собеседник. — По всей округе грабят и насилуют. А испанцев убивают без пощады.

И тут я понял, что видел плантатора раньше: он заходил иногда в церковь в Веракрусе. Этот человек всем был известен как грубый, жёсткий, волосатый hombre malo ^[29], который кастрировал своих рабов и насиловал рабынь, а уж порол, без различия пола и возраста, всех невольников, попадавшихся ему на глаза. Даже его соотечественники испанцы были о нём дурного мнения. Как-то раз, когда я зашёл в церковь — в ту пору меня приводило туда всякое порицание со стороны отца Антонио, — этот злодей тоже появился там вместе с рабом, юношей примерно моих лет, которого он жестоко избил за какой-то проступок. ¡Que diablo! ^[30] Он привёл мальчика в церковь обнажённым, с болтающимся реnе, причём даже не привёл, а приволок на собачьем поводке.