Карлик спрыгнул на землю, и его место занял сорвиголова по имени Матео. Вскочив на бочку, он изящно взмахнул полами плаща и с неподражаемым апломбом обратился к собравшимся:
— Среди вас, amigos, нет никого, в чьих жилах не кипит горячая испанская кровь, чьи сердца не стучат, как копыта берберских скакунов, стоит лишь вам услышать о том, как Сид — преданный и оклеветанный — был ввергнут в опалу и удалён от трона.
Слушатели одобрительно загомонили — все они, даже полукровки, слышали эту историю. Я тоже был захвачен весьма эффектным вступлением, хотя и несколько менее остальных, ибо не только знал поэму наизусть, но и был знаком с историческими событиями, которые послужили её основой. На самом деле прославленного героя звали Родриго Диас де Бивар. «Мio Cid» было испанско-арабским производным от «мой господин» — прозвищем, данным этому человеку за его благородство и великие свершения. Его отлучили от королевского двора в силу происков завистников, ибо он разбил войско мавров и вторгся в принадлежавший арабам город Толедо без высочайшего на то повеления. Озлобление на Сида было столь велико, что ему не смогли помочь ни благородное происхождение, ни даже близкое родство с королём, на племяннице которого он был женат.
«Еl cantar de Мio Cid» начинается с изгнания великого рыцаря, который, во исполнение воли короля, покидает замок через разбитые ворота. Вместе с ним в изгнание отправляются также шестьдесят верных воинов. Матео читал поэму, как заправский декламатор, с мощными каденциями:
Он оглянулся — разрушенный дом!
Горькие слёзы струятся ручьём.
Пусты сундуки, настежь ворота —
Пусть грабит любой, была бы охота.
В шкафах не отыщешь плащей и камзолов
Теперь в них всё голо.
Унылы также и голые стены,
С которых ободраны все гобелены.
Птиц ловчих и тех свели со двора,
Нигде не осталось даже пера.
И чтоб его разорить до конца,
Лишили Сида владений отца.
Матео умолк, и карлик вместе со стоявшими вокруг бочки актёрами тотчас устремились в толпу со шляпами в руках. Матео громко прокашлялся.
— Что-то у меня горло пересохло, ребята. Чтобы продолжить, не мешало бы его промочить.
Как только в шляпах набралось достаточно денег, чтобы промочить его лужёную глотку, Матео продолжил декламировать: описал полёт ворона — зловещее знамение, явленное изгнанникам. Благородный воитель пал жертвой клеветы и коварства, его жизнь разрушена — но придёт время, и враги ответят за всё.
Матео вручили большой кубок. Он запрокинул голову, прямо как перед этим шпагоглотатель, и вылил содержимое себе в глотку, оказавшуюся не только лужёной, но ещё и бездонной. После чего показал всем, что кубок пуст.
— Ещё немного ради «Песни о Сиде»! — крикнул карлик, и вся компания вновь стала обходить толпу с шляпами.
Матео обнажил шпагу, сделал драматический жест и продолжил:
Шесть десятков воинов через город скачут,
Горожане вслед им смотрят с горьким плачем.
Солоны их слёзы, их сердца ранимы,
Доблестный Родриго проезжает мимо.
Все, ему сочувствуя, повторяют хором:
«Славному вассалу не везёт с сеньором!»
С ним вином и хлебом рады поделиться,
Но страшатся тяжкой короля десницы.
В Бургосе монарха волю оглашают,
Всех, кто Сида любит, карой устрашают.
Приютишь изгнанника — будет дом разрушен.
И да станет каждый королю послушен!
Я слушал о том, как Сид во главе своего маленького отряда перебил множество мавров, ограбил их города и покарал христиан-предателей. В ожесточённом сражении с графом из Барселоны, который противостоял ему во главе как христианских рыцарей, так и мавританских полчищ, Сид Кампеадор завоевал королевство Валенсия.
Матео поведал о том, как бесстрашно направил Сид своего боевого скакуна Бабъека против ужасной орды мавританского короля Букара.
Добрый клинок на солнце сверкает,
От чела до седла врага рассекает.
Так был сражён владыка Алжира,
И то же постигнет всех мавров мира!
В сражении с маврами трофеем Сида стал великий меч Колада, а затем, уже в бою против самого короля Букара, он захватил и не менее прославленный клинок Тисон.
Слушая исполненные страсти распевы декламатора, я ненароком поднял взгляд к выходившему на площадь балкону и присмотрелся к находившимся там благородным господам, доньям и кабальеро. Матео давал своё представление совсем недалеко от этого здания, с балкона всё было хорошо слышно и видно как на ладони — и, представьте, в числе любопытствующих оказалась та самая старуха в чёрном.
Она пристально смотрела вниз.
Я почувствовал, как стынет кровь у меня в жилах.
Наверное, нечто подобное испытал король Букар, когда острый клинок под названием Колада рассёк его пополам.
Я нырнул в толпу и, лишь слившись с ней, позволил себе бросить на балкон робкий взгляд через плечо. Глаза старухи буравили Матео, который добрался уже до самого конца поэмы.
Итак, и в Наварре, и в Арагоне
Дщери его восседали на троне.
Потомство его обрело признание
Среди королевских домов Испании.
И имя его, что гремело при жизни,
Бессмертным стало в его Отчизне.
На Троицын день его жизнь завершилась,
Но слава героя отнюдь не забылась.
Ибо милость Христа пребывает с ним,
Коего все мы безмерно чтим.
Таково, благороднейшее собрание,
О Сиде Кампеадоре предание.
Темнело, поиски отца Антонио теряли смысл, и я решил вернуться в Дом бедных. Насчёт того, что проклятая старуха углядела меня с балкона, особо опасаться не приходилось: скорее всего, сверху я виделся ей всего лишь соломенной шляпой среди бескрайнего моря точно таких же. Но всё равно, стоило мне только подумать, что она здесь, на площади, как моё горло словно бы сдавливала невидимая гаррота.
Не в силах отделаться от страшных подозрений, я решил не идти в богадельню напрямую, а принялся петлять по боковым улочкам, держась в тени. Вместе со страхом меня одолевала злость. Что я ей сделал, этой престарелой донье? Оно конечно, за не столь уж долгую жизнь на улицах Веракруса я успел кое-кому насолить, но явно не gachupin и не настолько, чтобы навлечь на себя кровную месть.
Мне оставалось надеяться только на отца Антонио. Хотя он и был criollo, в его жилах текла чистая испанская кровь, и по сравнению с léperos вроде меня его можно было считать королём.
Жизнь богадельни была непредсказуема, ибо от уличного народа можно ожидать всего, чего угодно. Как-то раз, это было за три недели до прибытия архиепископа, вернувшись домой затемно, я услышал внутри голоса и, войдя в комнату, обнаружил отца Антонио в компании проститутки и её сутенёра. Женщина лежала на столе, её левая нога распухла и почернела. Мужчины накачивали её пульке в расчёте на то, что она напьётся и перестанет чувствовать боль.