– Домой тебя?
– Смотри сам. Если торопишься, выкинь у первого метро.
– Да сиди. Я посмотрел, вроде бы фонд хороший и надежный, и Дымшиц с женой вроде не лохи, не в первую попавшуюся контору деньги отнесли. Дымшиц сказал, почти год изучали конъюнктуру, прежде чем решили, куда сделать пожертвование.
– Да фонд-то хороший, это люди плохие, – фыркнула Анжелика, – только сам знаешь, как оно у нас заведено: или все воруют, или все святые. Нет дифференцированного подхода.
– Давай попроще.
– Если мы неловко ткнем палкой в это гнездо, то одни начнут голосить, что вся благотворительность в нашей стране не более чем ширма для темных делишек, другие, наоборот, нас проклянут, как это мы смеем докапываться до подвижников, и так все извратят, что не важно, какая точка зрения возобладает, все равно будет ложь. Поэтому надо очень тихо.
– Согласен.
– А как это тихо, я пока не в курсе. Я полный лох в экономических преступлениях.
– А я неполный, – усмехнулся Зиганшин, – только с другой, темной стороны.
– Что?
– Говорю, есть у меня один знакомый следак, который в этом деле просто бог. Надеюсь, он нас проконсультирует. Ну и ты по начальству обязательно доложи, что собираешься делать.
– Да сейчас-то что докладывать?
– Субординацию, дорогая Анжелика Станиславовна, все-таки иногда надо соблюдать, – наставительно сказал Зиганшин. – Ваше руководство должно быть в курсе, чем вы заняты, ибо мы с вами работаем не от себя, а являемся частью государственной структуры.
– Ой, всё.
Остаток пути Ямпольская молчала, погрузившись в свои мысли, и только когда он остановился возле ее дома, уже взявшись за ручку, она вдруг резко обернулась к нему и спросила:
– Слушай, я вот думаю, а что это рукописи академика делали на хате Рогачева?
– Хранились, что.
– То есть в пятикомнатной квартире не нашлось места для жалкой стопочки бумаг? Как это? Чай, не зимняя резина!
– Слушай, а ведь и правда…
– Что за необходимость была пихать бумаги любимого папы к старым обоям? Вот чует мое сердце, зря мы их не изъяли, очень зря!
Анжелика вышла из машины, сделала несколько шагов к дому, но тут же вернулась и требовательно постучала в окошечко.
– Чего тебе? – спросил Зиганшин, опустив стекло.
– А ключи?
– Что ключи?
– Ну это же капец как странно! Вот Фрида бы допустила такое, чтобы у тебя были ключи от вашей левой хаты, а у нее – нет?
Зиганшин пожал плечами.
– Ну Фрида ладно, молодая еще, необстрелянная, но про себя могу тебе точно сказать, что, если бы Коля хоть на секунду захотел иметь эксклюзивный доступ в любое из наших помещений, он бы тут же очень сильно об этом пожалел. А если совместить оба фактора? Женщина хранит бесценные автографы своего отца-академика в квартире, от которой у нее и ключей-то нет. А? Каково это?
Он пожал плечами. Наверное, Фрида ничего не сказала бы ему в подобной ситуации, но, с другой стороны, женившись, Зиганшин сделал ей дубликаты всех своих ключей, кроме тех, что от машины, и то только потому, что она не умела водить. От старого папиного гаража только не стал, ну так этот ключ в единственном экземпляре лежал в тумбочке возле входной двери, и Фрида в любую минуту могла его взять. А Рогачев ключи от материнской квартиры носил с собой на общей связке, и жена доступа к ним не имела. И не возмущалась, не требовала. То ли высокие отношения, то ли черт разберет, что такое…
* * *
В субботу Фрида огорошила своего мужа известием, что едет в город, а он остается один с детьми. Зиганшин заныл, что лучше он вызовет маму, а сам поработает при жене шофером, но Фрида отмахнулась и, не слушая его стонов, выдала инструкцию по приготовлению смеси для близнецов и показала, в какой кастрюле что лежит.
Вернувшись домой после того, как подбросил жену к автобусу, Зиганшин вдруг заметил, что сильно похолодало. Прозрачный воздух будто звенел от мороза, и казалось, что голубое уже по-весеннему небо в одну секунду может расколоться и рассыпаться ледяными осколками. Шерстинки на высоком вороте его свитера покрылись инеем от дыхания за те несколько минут, что он расчищал дорожку.
Старшая Света строго доложила, что близнецы спят и ничего не случилось.
Юра занимался каким-то школьным, как он солидно выражался, «проектом», а маленькая Света сидела наверху.
Убедившись, что близнецы действительно спят, а старшие дети совершенно не жаждут его общества, Зиганшин поднялся к девочке.
– Ну что, пойдем щеночков смотреть или холодно?
Она молча спрыгнула с кровати.
Он проследил, чтобы Светочка надела кофту и шерстяные носки, и на всякий случай еще перевязал ее крест-накрест шерстяным платком поверх комбинезона и укутал личико своим шарфом.
У Льва Абрамовича в доме стояла страшная стужа.
– Старый хрыч, естественно, не топил, – пробормотал Зиганшин себе под нос, и из комнаты тут же донеслось: «Я все слышу!»
Он передал Свету Льву Абрамовичу и сбегал к себе в сарай за дровами.
– Ты человек, конечно, закаленный, но о собаках-то подумай. Дубак кошмарный.
– Или я мечтал стать директором собачьих яслей? – тут же парировал Фридин дедушка.
– Серьезно, Абрамыч. Я понимаю, что на холоде шерсть становится лучше, но сегодня просто исключительный мороз.
– Ладно, протоплю сейчас. А вы идите, целуйтесь со своими малышами.
Зиганшин еще не разрешал девочке гладить щенков, хоть Найда вела себя спокойно, и снова признавала его за любимого хозяина.
Он сел на табуретку возле выгородки, которую они соорудили с Львом Абрамовичем, посадил Свету на коленки, и они молча стали смотреть, как щенки копошатся возле матери.
Света сначала сидела тихо, чинно, а потом забылась, потянулась, вся будто перелилась в щенков, так что Зиганшин не выдержал, достал одного и, убедившись, что Найда не возражает, дал девочке подержать маленький теплый комочек.
– Ой! Нюфает, нюфает, – закричала Света, от волнения путая буквы.
Щенок сосредоточенно тыкался маленькой лобастой головой в ее ладонь. Зиганшин вернул его обратно, под бочок матери.
– Прости, детка, долго мы не можем засиживаться, – вздохнул он, – я сегодня главный по хозяйству.
Зиганшин прогнал две стирки, нагладил кучу белья, накормил детей, причем близнецов трижды, бессчетное количество раз поменял им пеленки, борясь с соблазном облачить их в памперсы, помыл во всем доме пол, потому что ему хотелось переделать по максимуму домашних дел, чтобы Фрида завтра могла отдохнуть, и только сел перевести дух, как подошла старшая Света с заданиями по геометрии. Он посмотрел в учебник и обомлел, потому что ничего не понял.