Грех жаловаться - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 49

Буровили глазом.

Томились в тоске под броней: уж больно здоров!

– Товарищ командир! – взмолились по рации. – Разрешите стыкнуться! Я его уложу, как жив не был.

– Жаркий какой, – отвечали без спешки. – Ждать, твою мать.

Подкатил вражина. Встал близко. Люк откинул. Рожу выставил. Вылез затем по пояс – рыжий, сытый, здоровый, бревном не задавить, нагло закурил сигаретку.

Чтоб тебе первая пуля в лоб!

– Товарищ командир! – снова взмолились. – Можно я его ушиблю из пушки?

– Отдохни, Гриша, – отвечали. – Время придет – ушибешь.

Вражина докурил на виду у всех, сплюнул на них увесистым плевком, убрался назад в люк.

Танк отвернул в свою сторону, вздернул могучий зад, запердел выхлопом обидно и громко на потеху вражьему войску.

Этого – не стерпеть.

– Вася! – заорало по рации. – Трогай!..

И Вася-водитель тронул.

Как шпорами ткнул.

Верткий, некрупный, подскоками на ухабах: понесло – не остановишь, а вслед ему орало-материлось по рации:

– Гришка! Лейтенант! Догоню – задеру!..

– Ты догони сперва! – орало в ответ. – Хрена тебе! Грозилка грозит, а возилка возит!..

Вражина увидел его, неспеша повернулся, грузно покатил навстречу, набирая скорость, отворотив ствол, чтоб не мешало, разгоняясь до последнего, лоб в лоб – влепиться, раздавить, в сырь размазать по полю.

– Ваа-аася! Вильни!..

И Вася вильнул.

Вражина пролетел мимо, ревя до одури в широкое горло, а пока выворачивал назад, этот подскочил юрко, боком прошелся по боку, сорвал ему гусеницу.

Закрутился злобно на месте, завертел башней – поймать и расстрелять, а этот обежал шустро, нацелил пушчонку, залепил вражине в упор – как свинчаткой в лоб – снарядом в смотровую щель.

Юшка масляная по броне…

Взревели моторами на краях поля и поперли напролом – все вдруг.

Стенка на стенку.

Броня на броню.

Снаряды от густоты стукались в воздухе. Птицы удирали без оглядки. Зайцы упрыгивали. Суслики проваливались под землю. Всякая живность.

Двое дерутся – третьему не место!

Пёрли.

Дулами переплетались.

Вертелись на битой гусенице.

Выползали из машин-факелов, шарили вслепую по траве, схватывались ножом, пистолетом, зубом. Танком давили походя. Выли. Стонали. Проклинали. Орали от боли и ярости. Звали напоследок маму.

Безумство железа, огня, пота, крови, смрада...

Лес мертвел по соседству, лист роняя до срока. Мгла оседала на поле от вони-пакости. Проглядывало по конец ствола: от горелой солярки, горелого масла, горелого мяса.

И дождь покапал на всех крупными, горячими каплями, как плакали на облаках черными – от горя – слезами...

Утихало на поле.

В подбитых машинах рвались снаряды.

Танки содрогались изнутри, как не остыли еще от драки, догорая до поздней ночи.

Последний бушевал до утра, не хотел смириться.

Рвалось внутри. Реже. Еще реже. А там и он приутих…

Догорала Талица на бугре от шальных перелетных снарядов. Догорала будка у насыпи. Вместе с будкой догорала Арина в гробу, как танкист под броней...

Поперла из земли трава-повилика, оплетая без разбора наших с ненашими.

На броне, как на пне, проросли опята. В дулах птицы загомозились, гнезда свивая. В пробоины мыши полезли, жуки с гусеницами.

Поле переваривало привычно в новый перегной.

Из земли взятое в землю возвращалось в виде странном, непривычном, бессмысленном.

И взмывали над Каргиным полем сытые, непуганые вороны – хозяевами тех мест...

10

Великан Великанович Самотрясов сидел на привычном месте на краю Среднерусской возвышенности, но ногами уже не болтал и удовольствия не получал.

Было ему плохо не по-шуточному, болело на разрыв великанье сердце, кружилась голова, слабел живот, – куда там пыжикам-карлам с их лилипутскими муками...

Сыпался с неба десант на парашютах по неотложному военному делу.

Приладонились на подставленную руку, стали окапываться на горном плато, не помеченном на картах, рыть землянки и ходы сообщений, держать на смерть круговую оборону.

Было щекотно, но терпимо.

Самотрясов глядел задумчиво сверху вниз и изредка потряхивал ладонью, вызывая у них осыпи с обвалами, как при артиллерийском обстреле, а они снова окапывались, просили по рации подмогу, обещали стоять до конца.

Прилетел вражеский самолет, отбомбился на ладонь, и мертвые попадали навзничь, раненые засучили ногами, выжившие застреляли во все стороны с одинаковой силой.

Тогда он опустил ладонь до земли, и одни побежали куда-то с криками "Ура!", а другие остались без движения – мухами, которым оторвали крылышки-парашюты.

Гремело и смердело на Валдайской низменности, воевало-бушевало без пощады, а последний на земле армизон глядел из-за Уральских гор на ихнее безобразие, истончался в тоске. Оставалось его на одну-две жалости, на два-три стеснения до полного исчезновения в окружающем пространстве. Кого пожалеть напоследок? За кого постесняться? Потратиться на теперешних или оставить на потом?

Умом не решить и сердцем не измерить…

– Выходи, – попросил Самотрясов, и тот вышел из-за Уральских гор.

Был он худобы невозможной, одежды обвисали, как на палке без плечиков, на ремне не хватало места для новых дыр.

– Не молчи, – попросил Самотрясов. – Чего ты молчишь? Кричи на нас – легче перетерпеть.

Но тот кричать не умел. Выговаривать за гнусное поведение. Только глядеть с тоской и истончаться без меры.

– Шел бы ты ко мне, – сказал Самотрясов.

Головой мотнул.

– Тогда я к тебе.

Снова мотнул.

Но Великан Великанович Самотрясов уже вышагивал в его сторону, опадая в размерах, пространства стремительно удлинялись, горизонты застилались кустами: карлику дойти до карлика, карлику великана не разглядеть.

– Ланя, – сказали сверху. – Беги, Ланя, домой. Саня твой плачет – покачать некому.

И Великан Великанович Самотрясов поспешил домой, радуясь и тоскуя, потому что ожидал его Саня Нетесаный, наследничек и продолжатель, – у других и того не было...

11

Ланя Нетесаный скучал по ночам в танке, на жизнь глядя через смотровые прорези.

Не пел, не перебирал струны, увядал без Арины в духоте железа.