– Работаю как вол, – прошептала она. – По две смены подряд. Хочу, чтобы отпуск поскорее дали. И денег на билет к Финли тоже надо заработать.
– Мне тоже на билет надо, – шептала я в ответ, – и на само обучение. Я хочу дальше испанский совершенствовать. Решила на переводческий поступать.
– Да? – удивилась Катя. – А почему не в педагогический?
– Тише! – сказала я, указывая на папу.
– А он против?
– Нет, он не знает.
– Как это? Наша мама с нашей начальной школы знала, куда мы поступать будем. Хотя не все её ожидания сбылись…
– Они не спрашивают, – насупилась я. – То есть мама знает, что я не в педагогический. Мы говорили об этом. Она думает, что я это несерьёзно. В последнее время не спрашивала, куда я поступать буду. Ну и пусть!
После разговора с Катей настроение у меня подпортилось. Опять полезли мысли, что мама с папой только о своём младенце и будут сейчас думать. А о моём поступлении забыли.
Я встала и принялась слоняться по обшарпанному холлу. Время тянулось бесконечно долго. Ужасно хотелось есть. В углу холла стоял небольшой столик, а за ним сидел фотограф. Он пил чай из термоса и ел пончик, облитый шоколадом. Я старалась не смотреть на него. Даже затеяла с Гусей игру в «слова на последнюю букву», чтобы никто не слышал, как у меня в животе бурчит. Папа и бабушка не сводили глаз с двери, откуда выносили всех на свете малышей, кроме нашего. Иногда папа проверял телефон.
– Даже сейчас не можешь о работе не думать? – упрекнула бабушка.
– Я от Ани жду сообщения! – радостно доложил папа. – Она напишет, как их позовут.
Бабушка отвернулась. Конечно, она тоже радовалась. Только у неё никак не получалось простить папе тот факт, что он не лично забрал маму из больницы, где она лежала на сохранении, а попросил какого-то коллегу. Она сама мне об этом сказала, когда мы с Катей дурачились, делая селфи со страшным пупсом.
«На ерунду у него есть время, а как жену довезти, так не нашлось», – в сердцах прошептала она и отошла от нас. А Катя посмотрела ей вслед и сказала:
– На самом деле она на меня сердится. Что я к Финли еду. А я всё равно поеду, Машка. Наверное, я из тех людей, которым надо лоб расшибить, чтобы понять, что они неправильно действуют.
– Почему неправильно? Может, и нормально? – пожала я плечами. – Он же обещал, что расстанется с женой.
Катя посмотрела на меня долгим взглядом, а потом обняла со словами:
– Похоже, из всей большой семьи только ты меня и поддерживаешь.
– И я, и я! – воскликнул, хитро улыбаясь, Гуся. – Езжай в Шотландию! Привези мне ещё наушники к планшету.
– Ну ты, Гуська, и гусь! – покачала я головой.
Наконец папа подскочил:
– Сейчас придут! Уже одеваются! Так, Машка! Где буквы? Раздай всем!
Я полезла в рюкзак.
Фотограф резко отставил кружку с чаем, расплескав его, бросил недоеденный пончик и скомандовал:
– Родственники! Становитесь полукругом!
В этот момент дверь распахнулась и вышла медсестра с огромным белым кульком, а за ней, осторожно и смущённо улыбаясь, – мама. Она показалась мне такой красивой в этот момент… Нежной, как букет из белых розочек, который ей вручил папа.
– Мамочка, мамочка! В кадр! – закричал фотограф, дожёвывая.
«Какая она ему мамочка?» – удивилась я, пытаясь одновременно протолкнуться к маме и раздать всем буквы.
– Дайте же на внука посмотреть! – со слезами воскликнула бабушка.
Папа осторожно забрал у медсестры кулёк и поднёс к бабушке. Она заглянула туда, а потом отвернулась и заплакала, засмеялась и снова заплакала. Катя даже обняла её, уронив букву «Ш», на которую Гуся тут же наступил.
– А где мой ребёнок? – спросила мама.
Папа, любуясь, протянул ей кулёк. Мама покачала головой с улыбкой. Подошла ко мне и так крепко обняла, как не обнимала никогда в жизни. А потом подвела к кульку и прошептала:
– Ну, смотри…
Он был совсем маленький, смуглый, похожий на спящего гномика. От него веяло той древней радостью, которую испытывали, наверное, первые люди при взгляде на красоты нашего мира. Я не нашлась что сказать. Стояла и глазела на него затаив дыхание. Он был удивительным, почти ненастоящим…
– Родственники! Родственники! Полукругом! – надрывался беспокойный фотограф, поглядывая на свой недоеденный пончик.
Мы выстроились, он щёлкнул нас несколько раз, а потом папа хлопнул себя по лбу и воскликнул:
– Машка должна была рядом с Катей встать, а не с Гусей! У вас же буквы перепутались! Что же вышло?
А вышло не «МИША», а «ИШАМ», и мы долго хохотали все вместе, даже мама, а папа просил потом фотографа выслать обязательно и эти фотографии, с «Ишамом» – для истории.
Славный был день. Много смеха и слёз от радости. Второй день тоже был сумбурный и забавный. А на третий у мамы возникли какие-то проблемы с Мишиной кормёжкой, и смеяться мы перестали. Только вылечили маму, у Миши начались проблемы с животом. Папа бегал ночью и покупал разные лекарства: то укропную воду, то какие-то сиропы. Так одни проблемы переходили в другие, и, хотя мама часто повторяла: «Это нормально, это всё бывает у младенцев», – они забивали собой нашу жизнь, как овощные очистки – кухонную раковину, а прочистить всё было некому…
…Из комнаты послышался новый крик. Я вздрогнула, а потом полезла за конвертом с деньгами. Нужно было пересчитать: я накопила только на билет или уже немного на обучение?
Беатрис спрашивала, еду ли я в Испанию в этом году. Если не получится с группой, поеду сама. Я уже нашла испанский сайт колледжа, они объявили набор на летние курсы.
Крик затих. Мама постучала ко мне. Я дёрнулась и, запихнув деньги в конверт, сунула его в ящик стола. Не знаю, почему я постеснялась. Есть всё-таки в деньгах, даже честно заработанных, что-то неловкое…
– Закрой форточку, – попросила мама, заглянув ко мне. – Тебя продует.
– Всё нормально, – нахмурилась я.
– Маш, сквозняк. Тебе дует прямо в спину. Простудишься. А ты сейчас не имеешь права болеть.
– Чего?!
– Как чего? Заболеешь – заразишь Мишеньку. Неужели непонятно?
Мама прошла в комнату, сама захлопнула форточку. Протянула ко мне руку, чтобы потрепать по затылку. Я уклонилась. Она вздохнула и вышла, оставив меня в полном недоумении. Не имею права болеть?! Вот это новости… Как можно вообще такое говорить?!
Правда была в том, что мама завела себе нового ребёнка, любит его и целует.
Только почему эта правда горчила, как редька, которую мама не добавляла разве что в компот?