Брисбен - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Водолазкин cтр.№ 42

Мы с Верой готовимся к концерту. Вера сидит за синтезатором, я из-за ее плеча смотрю в ноты.

– Я спою первый куплет, а потом мы попробуем вдвоем, ладно?

– Ладно… Слушай, а может, ты будешь петь эту песню одна?

– Она тебе не нравится?

– Наоборот, очень. Мне только кажется, что здесь нужно петь твоим ангельским голосом, а мое гудение всё испортит.

– Так, понятно. Песня отменяется. – Вера захлопывает ноты. – Знаешь, она мне и самой не слишком нравится.

Я кладу ей руку на плечо.

– Верочка, всё будет так, как ты решишь. Спой мне первый куплет.

Вера отрицательно качает головой. Взъерошивает рукой волосы на лбу. Лицо отдает желтизной.

– Ну пожалуйста, – поправляю ей челку.

Вера выскальзывает из-под моей руки и внимательно на меня смотрит. Открыв ноты, пробегает пальцами над клавишами. Затем касается их. Начинает петь.

– Стая уток покидала озеро, – вступаю во втором куплете.

Вера убирает руки с клавиатуры:

– В начале этого куплета вместо ля – до.

– Понял, четные куплеты начинаются с до: Стая уток / Покидала озеро, / Было утром / Небо розово… – Обрываю пение. – Дальше пробуем по очереди: Взмыли, безголосые…

– Взмыли, безголосые, / Сосредоточенно, / Будто в небе озеро / Такое точно.

– Будто в небе озеро / Такое точно, – присоединяюсь на повторе. – А теперь я: Поплывут в безветрии те, кто добрались, / Для симметрии – головами вниз… Нормально! Для симметрии / Головами вниз. Пробуем вдвоем: Разомлеют после / От своей удачи. / Ну, а то, что бросили, – / Всё оплачут. Повтор – ты одна.

– Ну, а то, что бросили, / Всё оплачут.

В дверях стоит сияющая Катя. Оба больших пальца подняты вверх – фирменный жест. Вера смущенно машет рукой: она еще не умеет принимать похвалы. Целует Катю и уходит в свою комнату. Я направляюсь было в свой кабинет, но Катя меня останавливает. Закрывает дверь.

– Только что звонили из больницы… Когда тебя не было, мы ездили в больницу сдавать анализы… – У нее перехватывает горло. – Всё довольно плохо. Очень плохо, понимаешь?

– Подожди… Что они конкретно сказали?

– У Верочки нарушено движение желчи. Желчь начинает разливаться по телу… Ты заметил, какая она желтая? Кровь очищается плохо. Когда неочищенная кровь попадает в мозг, человек становится агрессивным и непредсказуемым. Предупредили, что всё это проявится в ближайшее время.

Уже проявляется… Одно дело – медицинский прогноз, а другое – те изменения, которые наблюдаешь сам. То, что предстоит Кате в отношении меня.

Спрашиваю:

– Что предлагают?

– Срочно в больницу. Я не смогла сказать ей этого сейчас.

Достаю из кармана телефон, набираю Майера и передаю ему сказанное Катей. Он обещает перезвонить через час.

Я – Кате:

– Нам перезвонят. Садись, не надо вот так стоять.

– Как – так?

– Безнадежно.

Катя садится в кресло, я – на винтовой стул у инструмента. Одним пальцем наигрываю мелодию песни. Появляется Вера в пижаме, она пришла попрощаться перед сном.

– Значит, ничего песня?

Катя улыбается:

– Ты же видишь, он не может остановиться.

Мы с Катей целуем Веру, и она отправляется спать.

Звонит Майер – ровно через час после нашего разговора. Пунктуален. Эффективен. Скуп на слова. Для Веры приготовили место в одной из берлинских клиник. Два дня на сборы.

Знакомство с дядей Куртом вселило надежду. Дело было даже не в том, что его царский подарок (в конверте лежало 20 000 марок) открывал возможности для бегства. Поддерживала сама мысль, что где-то недалеко, в одном с ними городе, живет тот, кто в крайнем случае найдет выход. А крайний случай стремительно приближался. Три недели, проведенные в Берлине, от первого дня особенно не отличались. В общении с Глебом Катины родители по-прежнему пользовались скороговорками и закатывали глаза, когда он не понимал сказанного. Иногда демонстративно переходили с ним на замедленную речь, где глаголы стояли в инфинитиве, а существительные – в именительном падеже: снег – обувь сушить, свет – зря не гореть. Все гадости о нем говорились четким размеренным речитативом – Кате, в его присутствии. Однажды фрау Гертнер пригласила его знаком к туалету. Открыв дверь, она показала на сиденье унитаза: капля, кто-то капать. Услышав иностранные конструкции матери, тут же появилась Катя. В этот момент Глеб пытался объяснить, что, пользуясь унитазом, сиденье он всегда поднимает. Катя сказала матери, что капнуть мог тот, кто выливал в унитаз старую заварку из чайника (выливать ее в раковину запрещалось). По версии фрау Гертнер, однако, так капнуть мог только писающий стоя (она употребила слово Stehpisser). Когда же Катя напомнила ей о присутствии в квартире еще одного Stehpisser’а, фрау Гертнер закричала, что дочь не смеет так говорить об отце. На крики вышел Гертнер-отец. Услышав о павшем на него подозрении, он чуть не задохнулся от возмущения и даже замахнулся на Катю. Не дремавший Глеб в один миг оказался рядом с женой. Катя втолкнула Глеба в их комнату и закрыла за ним дверь. Из-за двери до него доносились крики фрау Гертнер и, среди прочего, упоминание о Сталинградской битве, которую он, Глеб, скоро здесь устроит. Крики внезапно сменились тихой Катиной речью, которая была почти не слышна. Глеб осторожно нажал на ручку, образовалась незаметная щель. Катя сбивчиво говорила, что, если она с мужем сейчас уйдет, то родители больше ее не увидят. Судя по всему, такое развитие событий их не испугало. Конец разговора был очевидным образом близок, и Глеб отошел от двери. Войдя, Катя неожиданно спокойно сказала, что надо собираться. Глеб даже не спросил – куда, главное – собираться. Он тут же снял со шкафа чемодан. Взяв Желтые страницы, Катя принялась обзванивать гостиницы. Нашла одну из самых недорогих и забронировала номер. Потом набрала дядю Курта: мы смываемся. Едем сейчас в гостиницу… Решение смыться дядя Курт приветствовал, но был категорически против гостиницы. Распорядился отменить бронь и ехать к нему в мастерскую. Это, возможно, не пять звезд, сказал он, зато есть своя экзотика. Когда Катя с Глебом уже стояли в дверях, появились Катины родители. Ты хорошо подумала, спросил ее отец. Я только и делала что думала – все три недели. Катя сказала: Schluß ^[103]. И это был действительно Schluß. Больше она к родителям не приезжала. Видела их несколько раз на семейных торжествах – у того же дяди Курта, – но не приезжала. Как и ее сестра Барбара, которая домой тоже не вернулась. Окончив учебу в Манчестере, Барбара нашла место в одной из мюнхенских клиник: Мюнхен она выбрала, чтобы быть ближе к Кате. А Катя с Глебом оказались там благодаря дяде Курту. После посещения родственников в день их приезда он сразу же обратился за помощью к своей подруге и поклоннице, мюнхенской галеристке Анне Кессель. Внимательно выслушав дядю Курта, она согласилась, что положение юной пары можно определить как kritisch ^[104], и обещала поспрашивать своих друзей о возможности помочь. Поискам всё благоприятствовало. В галерее Анны собирались люди из самых разных сфер, в том числе способные дать на вопрос практический ответ, а уж ставить вопросы она умела. Анна довольно быстро справилась с поставленным перед ней заданием. Она сообщила дяде Курту, что должность бундесканцлера оказалась занята, но нашлись две вакансии, которые на первых порах молодых людей могли бы выручить. Кате предлагалось место переводчицы с русского на немецкий, преимущественно в выставочной сфере. Глеба готовы были взять на должность тьютора в богословский коллегиум святого Фомы. Все эти новости дядя Курт объявил в присутствии большого числа знаменитостей, висевших в его мастерской. Знаменитости (некоторые не имели еще глаз и ртов) отреагировали сдержанно, зато благодарность Кати и Глеба не знала границ. Найденная Анной должность тьютора, сама по себе не очень денежная, имела важное преимущество: она решала жилищную проблему. За символическую плату Глебу и Кате предоставлялась небольшая двухкомнатная квартирка в самом коллегиуме. Прожив еще несколько дней в мастерской дяди Курта, они выехали в столицу Баварии. Глеб на скоростном поезде ехал впервые. Он любовался смазанными линиями домов, деревьев, станций, их смешанными красками. Не было лишь одного – звуков: поезд шел в абсолютной, почти студийной тишине, какой Глеб ее запомнил, записывая фонограммы для Бергамота. На мюнхенском вокзале они взяли такси. Издавая негромкие жалобные звуки (к собственным вещам Яновских прибавились подарки дяди Курта), машина влилась в движение улицы. Через полчаса она въехала в ворота коллегиума – с похожими вроде бы песнями, но уже в мажоре. Новая жизнь встречала их радостным скрипом автомобиля. За время пути восстановился блеск его потускневшей краски, а шофер немного помолодел.