Просто Рим. Образы Италии XXI - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Ипполитов cтр.№ 67

Маргарита Фарнезе унаследовала Палаццо Мадама от первого супруга, герцога Алессандро Медичи, но, выйдя замуж, утратила право владения на дворец, считающийся коронным владением правящего флорентийского дома. Пока Маргарита была в Риме, никто пикнуть не смел, но когда она уехала, то пикнула Екатерина Медичи, королева Франции, пожелавшая вернуть фамильную собственность. В 1560 году началась пря между Мадамами, закончившаяся тем, что герцогине Пармской было позволено пользоваться дворцом вплоть до смерти. После смерти Маргариты и её мужа, случившейся в 1586 году, наследник Фарнезе, сын Алессандро, не собираясь возвращаться в Италию, отказался от прав на Палаццо Мадама. Медичи вновь обрели хорошую жилплощадь в центре Рима. Во дворце поселился Фердинандо Медичи, второй сын Козимо I, первым ставшим величать себя не просто герцогом Медичи, а Великим герцогом Тосканским. Поэтому и дети его были великие герцогинята. Старший из великих герцогинят, Франческо I, вогерцеговился после смерти отца, а Фердинандо стал кардиналом, так что жилплощадь в Риме досталась ему. Он пожил в Палаццо Мадама недолго, так как его брат в 1587 году неожиданно умер, и Фердинандо оказался последним в роду – то же случилось и с Карло Борромео. В отличие от Борромео Фердинандо Медичи от представившейся возможности продолжить род не отказался, снял кардинальскую мантию и женился на Кристине Лотарингской, дочери герцога Карла III, чей предполагаемый портрет нарисовал Белланж в своём «Оплакивании». Кристина родила ему девять детей. Уехав из Рима, Фердинандо Медичи оставил дворец своему другу и сподвижнику кардиналу Франческо Мария Борбоне дель Монте Санта Мария (его полное имя), венецианцу по месту рождения, но тосканцу по крови.

* * *

Длиннейшее отступление по поводу Палаццо Мадама я себе позволил, потому что оно имеет прямое отношение к Караваджо. Обычно в его биографиях сообщается, что после первых голоштанных лет юности в Риме он оказывается во дворце кардинала дель Монте. Что это за дворец, не уточняется, в то время как это играет важную роль. Через Палаццо Мадама проходит вся европейская история чинквеченто, оно связано со всеми коронованными особами, со всеми войнами, со всеми политическими, национальными и религиозными разногласиями и придворными интригами. В имени Палаццо Мадама – блеск резных медичейских камей и неуловимый запах любимого яда королевы Екатерины Медичи аква тофана, прихотливое уродство монструозных жемчужин и отблески факелов Варфоломеевской ночи, звон золотых монет с профилями всех европейских королей и грохот пороховых взрывов при осаде Антверпена, испанские гофрированные воротники и испанская чернота Leyenda negra, Чёрной легенды, окутывающей мадридский двор Филиппа II, шум урагана, развеявшего Непобедимую армаду, и божественный голос Педро Монтойя, испанского юного кастрата, певшего, как Филипп Жарусски, а может быть, ещё нежней. Караваджо во всех историях искусств открывает новое столетие, так что всё его творчество помещается в XVII век, но родился он даже не в конце, а во второй половине чинквеченто. Завершать шестнадцатое столетие работами Караваджо было бы не менее справедливо, так как Караваджо, открывая своими работами новый век, закрывает и подытоживает старый. Он формировался в эпоху маньеризма с его экстравагантностью, элегантностью и декадентством. Большая часть его жизни принадлежит чинквеченто, а его творчество делится ровно пополам: десять лет, считая ученичество, – это старый век, век маньеризма, десять лет – новый, век барокко. В 1600-м году барокко ещё не встало на ножки, Бернини только-только из роддома принесли, а Борромини ещё в нём находился.

В Палаццо Мадама маньеризм обступил Караваджо со всех сторон. Сам Франческо дель Монте, соединяя мракобесие с утончённостью, был типичным персонажем эпохи маньеризма. Около 1610 года Палаццо Мадама было расширено и перестроено, так что уже в XVII веке от маньеризма остался только фасад. Девятнадцатое столетие переделало почти все интерьеры, потому что после объединения Италии дворец, практически недоступный для посещений, стал одним из важнейших правительственных учреждений, но, когда дель Монте пригласил Караваджо, в нём оставалась вся роскошь отделки времён Маргариты Пармской, которую с собой было не увезти. Во дворце размещалась изрядная живописная коллекция дель Монте и его коллекция античных редкостей. Среди них – Портлендская ваза, самый знаменитый образец эллинистического стекла из всех, дошедших до нас, в XVIII веке, купленная в Риме лордом Гамильтоном и от него попавшая в Британский музей. Во дворце также было множество музыкальных инструментов, ибо дель Монте был помешан на музыке, на верхних же этажах дворца, где Караваджо была выделена комната, проживал целый выводок юношей, время от времени услаждавших кардинала и его гостей пением и плясками в античных костюмах. В остальное время юноши помаленьку прислуживали, но большую часть свободного времени слонялись по дворцу без дела, просто собой его украшая.

В Палаццо Мадама Караваджо окружил пёстрый сумбур маньеристического быта, резко отличающийся и от того, что он видел у монсеньора Салата и в мастерской д'Арпино. Не стоит переоценивать степень близости начинающего и ещё только подающего надежды художника и одного из самых видных людей в Ватикане. Их отношения не были похожи на отношения Юлия II и Микеланджело, в данном случае между патроном и художником, несмотря на то что они жили в одном дворце, была пропасть, никакой дружбы не подразумевалось. Кардинал просто выбрал Караваджо среди многих других, но мог отказаться от него, как только захочет. Микеланджело Буонаротти мог ускакать во Флоренцию в любой момент, где бы его приняли с распростёртыми объятиями, перейти к любому итальянскому правителю или, бросив всё, уехать за Альпы, как это сделал Леонардо. Юлий II зависел от Буонаротти, как и Буонаротти от него, что всегда залог крепких и долгих отношений со сладостью неизбежных ссор и скандалов. Микеланджело Меризи некуда было деться, его никто не знал и не ждал. Отношение дель Монте к Караваджо – чистое благоволение, а оно столь близко к благотворительности, что, как и благотворительность, в любой момент может обернуться подачкой – или восприниматься как подачка. Милостыня, в отличие от пожертвования, всегда обижает. Благотворителей чаще ненавидят, чем любят, что естественно: зависимость противопоказана и любви, и дружбе. С благотворителем не поскандалишь. Караваджо от дель Монте зависел, а дель Монте покровительствовал многим, в том числе и заклятому врагу Караваджо, Джованни Бальоне. Караваджо же не мог позволить себе ссоры с кардиналом.

Дух Палаццо Мадама, обжитого кардиналом и его свитой, был той стихией, что породила на свет такие произведения, как «Вакх» из Уффици, «Концерт» из Музея Метрополитен, «Лютнист» из Эрмитажа, «Мальчик, укушенный ящерицей», существующий в двух вариантах, в Национальной галерее в Лондоне и в собрании Фондационе Лонги во Флоренции. Все они написаны в середине 1590-х годов, и все они по духу маньеристичны. Прекрасные подростки среди роз, фруктов и музыки – самый настоящий куртуазный стиль, характерный для всех высокопоставленных придворных гедонистов. Караваджо угодил вкусу кардинала дель Монте как ни один другой художник, но только вкусу, дальше амбиции дель Монте не простирались. Что же это был за вкус? Типичный вкус высокопоставленного бонвивана позднего маньеризма, ибо маньеризм в равной степени был искусством придворным и искусством религиозным, причем одно было в теснейшей взаимосвязи с другим. Лучше всего этот вкус определила великая женщина, Сьюзен Зонтаг в «Заметках о кэмпе»: «В мире есть многое, что никогда не было названо; и многое, что, даже будучи названо, никогда не было описано. Такова чувствительность – безошибочно современная; разновидность извращения, но вряд ли отождествляемая с ним – известная как культ, называемый Кэмп».