Просто Рим. Образы Италии XXI - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Ипполитов cтр.№ 17

Вместо всемирной выставки разразилась всемирная война, стройка едва тлела, а к 1942 году затухла полностью. Недостроенный ЭУР, заселённый бомжами, представлял страшное зрелище. У Муссолини ничего с новым Римом не получилось, но в пятидесятые годы за ЭУР вновь принялись. Восстановили район по старому плану, но переименовали большинство улиц и площадей. К началу шестидесятых ЭУР был почти готов и стал пользоваться популярностью у эстетов. Район был воспет в «Затмении» Антониони и «8½» Феллини, прекрасных римских фильмах. Теоретики постмодернистской архитектуры сразу сообразили, что ЭУР это самое то, что надо, тут тебе и классика, переработанная модернизмом, и модернизм, переработанный классикой, поверни как хочешь. ЭУР начал входить в моду. Теперь каждый уважающий себя интеллектуал, направляющийся в Рим, считает себя обязанным туда отправиться, чтобы восхититься и насладиться Палаццо делла Чивильта Итальяна, а некоторые даже утверждают, что это их любимое место в Риме. В 1999 году Квадратный Колизей сыграл в отличном фильме Джулии Тэймор «Тит» по «Титу Андронику» Шеспира, в 2002-м – в «Эквилибриуме» Курта Уиммера, а в 2016 году прямо-таки спел на сцене Венской оперы в головокружительно роскошной постановке «Агриппины» Генделя, сделанной Робертом Карстеном, с совершенно завораживающей меццо-сопрано Патрисией Бардон в роли Агриппины и юным контртенором Джейком Ардитти в роли Нерона. Архитектура Квадратного Колизея во всех этих трёх постмодернистских произведениях играла одну и ту же роль – она выражала метафизику Римской империи со всей её абсурдной и бесчеловечной элегантностью. Делала это она очень талантливо, впрямую связывая древний Рим, как это ни печально, с фашизмом. Наше время, шаловливо заигрывающее с эстетикой тоталитаризма, наделило ЭУР полным правом считать себя центром мирового постмодернизма.

А ну её к чертям собачьим, всю эту грандиозность. Сейчас модно гнаться не за мейнстримом, а за аутентичной маргинальностью. В результате переоценки ценностей центром Рима для всех подлинных знатоков стала Пьяцца Санта Мария ин Трастевере. В фильме «Рим» Феллини именно эта площадь и её рестораны поданы как нечто подлинно римское, недаром там сидит американский римлянин Гор Видал и говорит какие-то благоглупости. Сразу после этой, не самой удачной, сцены в фильме в переулках камера Феллини ловит возвращающуюся домой Анну Маньяни – душу Рима. Это – её последнее появление на экране, через несколько месяцев она умерла. Район Трастевере, аналог московского Замоскворечья, всегда имел свой собственный, независимый дух и противопоставлял себя левобережному Риму. Трастевере всегда считался простонародным, дворцов в нём немного. Ещё в пятидесятые годы в Трастевере отправлялись как в другой мир. Там было всё дёшево и подлинно, там стали селиться хиппи, но в девяностые годы всё изменилось – погоня за аутентичностью привела в Трастевере туристов, толпа которых всё растёт и растёт. Аборигенов не видно, одни понаехавшие. В ресторанах взлетели цены, а на Пьяцца Санта Мария ин Трастевере в них не пробиться – стоят очереди.

* * *

Вся история Рима вела к тому, что он образовал множество очень разных центров. Он – как мир. А что такое мир? Вселенная, увиденная с планеты Земля. Вселенная и Земля, как часть её, быть может, творение Бога, но мир – это Вселенная, осмысленная человеком. Как и Вселенная, мир всеобщ и бесконечен, но Вселенная к жизни безразлична, а мир – живой. Мир существует лишь в связи с человечеством, то есть совокупностью не только тех, кто живёт и когда-либо жил, но и тех, кто будет жить. Человечество, однако, не мыслит, мыслит человек, поэтому, хотя мир человеческий един и неделим, он сплавлен из множества отдельных миров, самостоятельно существующих в сознании каждого индивида.

Мовида, Трастевере c AllaRicercaDelViaggioPerduto

Общее единство нашего мира состоит из множества малых индивидуальных миров каждого из нас, образующих универсум. Любой индивид обладает всеми правами на свой собственный мир, который, как частная собственность, отделён от общего и изолирован, но каждый из этих ограниченных и конечных малых миров включает в себя мир всеобщий и бесконечный. Возникает парадокс, противоречащий всякой логике: огромное целое, состоящее из неисчислимо большого количества частностей, оказывается частью каждой частности, подобно тому, как если бы в спичечный коробок впихнули грузовик, причём грузовик, груженный спичечными коробками, в каждом из которых опять же заключён грузовик; но и спичечный коробок с впихнутым в него грузовиком лишь один из тех, которыми нагружен грузовик, впихнутый в очередную спичечную коробку… и так далее. Противоречит всем законам природы. Но мир не только материя, есть и другие виды реальности.

Пьяцца Санта Мария ин Трастевере c trabantos / shutterstock.com

Любой писатель, засаживаясь за книгу о Риме, занимается тем, что старается впихнуть грузовик в спичечную коробку. Дело вроде как и совсем пропащее, а тем не менее книги о Риме множатся и множатся, доказывая, что словесность запросто может втиснуть в малое большее. На сегодняшний день книг столько, что для ознакомления со всем, что написано о Риме, не хватит человеческой жизни. Каждая книга, хорошая или плохая, неважно, является ещё одним шагом в освоении бесконечности, именуемой Римом. Рим, как и Мир, есть множество всех множеств. Рим равен Миру, хотя и не тождествен ему.

Башня Сант’Иво алла Сапиенца c wjarek / shutterstock.com

Рим – центр центров и начало начал. Выбрать что-то главное в нём невозможно: каждое впечатление и каждое соображение начинают орать во всю глотку, перебивая и отталкивая друг друга. Феллини начинает Рим с Рубикона, Хозе Куитеро в «Римской весне миссис Стоун» – с панорамы Джаниколо, Гринуэй – с Пьяцца дель Пополо, Вуди Аллен – с Пьяцца Венеция. Для меня Рим начинается с Пьяцца ди Сант'Эустакио, небольшой площади в самой сердцевине древнего Кампо Марцио. На неё меня отвезли мои друзья сразу же, как только я бросил вещи в вечер первого в моей жизни приезда в Рим. На этой небольшой, стеснённой со всех сторон домами площади, в петербургском понимании не площади даже, а так, перекрёстке каком-то, расширении улицы, – я впервые встретился с реальным Римом. До того я никогда не был за границей, по-итальянски говорил еле-еле и плохо соображал, поэтому куда именно и зачем меня сюда притащили, не понял. Не очень древние колонны маленькой церковки, стиснутой обыкновенными домами, несколько кафе с расставленными прямо на мостовой столиками с сидящей за ними громко переговаривающейся публикой – что для меня, приехавшего из пока ещё Ленинграда, было непривычно – и порхающее ощущение домашней беззаботности. Приятно, а что дальше? – несколько растерянно я искал глазами, что же тут особенного. Площадь замыкала выцветшая блекло-рыжая стена какого-то палаццо средней руки, которое я и принял за главный объект внимания. Вокруг всё было живописно-непритязательно, так что меня, как гоголевского князя, уже готова была поразить мелочная и неблестящая римская наружность. Скуксившись дурацкой улыбочкой, я старался любезно выразить свой восторг рыжей стене, но, проскользнув взглядом по ней и по порталу палаццо, отделанному мрамором с нависшим над ним балконом, изящным, но ничем особо не выдающимся, я поднял глаза и застыл как вкопанный. Только голову задирал всё выше и выше.