Тайные страницы истории - читать онлайн книгу. Автор: Василий Ставицкий cтр.№ 28

В 1711 году Петром Первым была введена фискальная служба, обязанная следить за исполнением указов правительства и общегосударственных установлений как в крупных городах, так и в глубинных местностях России. Ей были даны такие права, что знаменитый церковный деятель и публицист Стефан Яворский, президент Славяно-греко-латинской академии в Москве, ораторский талант которого импонировал Петру, позволил себе вскоре после учреждения фискальной службы такую выходку. Он заявил в проповеди: «Закон Господен непорочен, а законы человеческие бывают порочны; а какой-то закон, например, поставити надзирателя над судами и дати ему волю кого хочет обличити, да обличить, кого хочет обесчестити, да обесчестить…». Речь эта дошла до государя, и в 1719 году, когда в Сибирь прибыл Иван Лихарев, права фискальной службы были усечены, хотя и оставались значительными. Она должна была разоблачать всяческие преступления против казны, выяснять максимальное число подробностей о взяточниках, устанавливать тех, кто злостно нарушает государственные указы. Сибирские правители, пользуясь огромностью расстояний и отсутствием за их деятельностью постоянного контроля, по существу были всевластными владетелями огромного, богатейшего края. И немногим из них удавалось сохранить достоинство и человечность, благородство побуждений и честность по отношению к государству. Особенно лиходействовал князь Матвей Петрович Гагарин — боярин, назначенный первым Сибирским губернатором. В этом огромном, бездонном и бескрайнем просторе все еще только устраивалось, пробовало силы, искало применения, кипели. страсти, кровавые стычки, возводились крепости Южно-Сибирской линии, основывались города, получался и отправлялся в столицу ясак—мягкая рухлядь, как называли в давние времена мех, первые заводы выплавляли серебро из забайкальских руд, открывались соляные варницы—жизнь искала сама себя. И правя Сибирью, Гагарин вначале показался предприимчивым и напористым администратором, но вот в Петербург начали поступать доносы обер-фискала Нестерова. Он сообщал в сенат, что сибирские коменданты, майоры, комиссары, дьяки (по-нынешнему—чиновники) и сам губернатор Гагарин и его служители в Тобольске и на местах требуют взяток и учиняют такие поборы, что ведут к разорению сибирского народа. Коррупция, как сказали бы мы сегодня, раздутые штаты. Вместо положенных 48 человек набрал губернатор еще 55 скрывающихся от службы и от смотров недорослей, «от которых есть там такое же разорение и грабеж». Обобрав кого можно, уезжают они из Сибири и увозят награбленное, а потом возвращаются за тем же делом. Петр приказал усилить таможенный контроль, тщательно осматривать всех выезжающих из Сибири. Если «которые коменданты и комиссары, и дьяки и торговали и всяких чинов люди из сибирских городов к Москве и в С.Петербург, или и в другие города едут, и их на заставах, где пристойно осматривать по прежним в(еликого) г(осударя) указам; и если из них у кого явятся какие заповедные необъявленные товары и мягкая рухлядь, и золото, и такие товары и рухлядь и золото у тех людей на заставах брать на себя в(еликого) г(осударя) безповоротно».

Иркутск к тому времени стал одним из пяти самых крупных городов Сибири. Было в нем 1740 дворов, ремесленные заведения, склады товаров, большой и обильный рынок, к нему было приписано несколько селений. У острожной стены сзывала народ колокольным звоном недавно построенная над синью Ангары каменная Спасская церковь. Нарисованный на фасаде образ Спаса пытливо вглядывался в лица горожан, в торжище на площади, в громадные ангарские сосны, загораживавшие горизонт. Купеческие караваны отправлялись отсюда в Китай с сибирскими мехами, с товарами, доставленными из европейской части России, из-за Камня, как тогда называли Урал. Возвращались тоже не пустыми.

В январе 1714 года прибыл сюда из Москвы новый воевода Лаврентий Родионович Ракитин. Для Сибири он был человек не новый, ибо с 1708 по 1713 год управлял Илимским острогом, стоявшим ниже по Ангаре верст за 500 от Иркутска. Потом был, видимо, отозван в Москву, и вот вернулся сюда с повышением. Прибайкальцы и забайкальцы сразу же почувствовали его тяжелую руку, суровый нрав, радение о собственном достатке. Он брал дань по указам Гагарина и по своему установлению не только со сборщиков ясака — мехами, собольими спинками и пупками, но и с купечества, особенно с караванных хозяев, не обращая даже внимания на то, что караван-то пойдет дальше, достигнет городов стольных, а там, глядишь, и до царева уха донесется слух о делах иркутских. Доносы, кстати сказать, шли, да словно истаивали там, вдали, в петербургских кабинетах. А может, не истаивали, кто знает? Ощущение безнаказанности за поборы рождалось у нового воеводы неспроста: так же ведет себя долгие годы Сибирский губернатор князь Матвей Петрович Гагарин — и ничего: и при Алексее Михайловиче, и при Федоре Алексеевиче, и ныне — при Петре Алексеевиче живет себе полным хозяином. А ведь и на него, небось, доносы что ни день строчат, а все как с гуся вода. Уверенности придавали и прямые приказы Гагарина. С губернатором всем его ставленникам в Сибири (о назначении которых воеводами и комиссарами он хлопотал пред государем) приходилось делиться своими доходами — зато за Матвеем Петровичем как за каменной стеной!

Через два года, в августе 1716-го, Лаврентия Ракитина сменил вдруг явившийся новый иркутский воевода Ермолай Любавский, но едва он успел оглянуться, да съездить за Байкал-море, как Ракитин на свою беду был возвращен на старое место, скорее всего не без стараний Матвея Гагарина. Разобравшись в городских делах, нагнав страху на дьяков и казаков, поучаствовав в освящении нового храма, Лаврентий Ракитин отправился за Байкал, к тому месту, где проходил караванный путь в Китай (позднее там возникает поселение, выросшее в пограничный город Кяхта). В те поры территория нынешней Монголии была под владычеством поднебесной империи, китайские правители были недовольны тем, что русские купцы торгуют в Пекине и часто там объявляются, о чем писали князю Гагарину. Они предлагали россиянам не пробираться со своими товарами столь глубоко, а устроить в приграничных линиях с той и с другой стороны городки, в которых сосредоточивать товары на обмен и продажу. Но до появления Кяхты на российской территории и Маймачина на китайской пройдет еще немало лет.

Ракитин со своими людьми подоспел к границе как раз тогда, когда возвращался домой караван Михаила Гусятникова. Ему и еще двум-трем купцам той эпохи принадлежит честь открытия нашей торговли с Китаем. Как рассказывают летописи, иркутский воевода ограбил караван, захватил себе золото, серебро и все ценные вещи. Через несколько дней караван вошел в Иркутск почти пустым.

Вот сюжет для романиста! Разбойники в масках нападают на мирно шествующих и не ожидающих неприятностей, расслабившихся народной земле караванщиков. Гусятников жалуется воеводе Ракитину, явившись к нему в приказную избу… А воевода высказывает ему сочувствие и участие, асам лукаво прячет в усах да бороде улыбку! Однако, думается, все было откровеннее и проще: Лаврентий Ракитин показал Михаилу Гусятникову распоряжение губернатора Гагарина об изъятии в пользу государства ввозимых в Россию драгоценных металлов, да и вымел все подчистую. Кстати сказать, передай иркутский воевода золото и серебро в государеву казну, возможно, и неприятностей у него было бы поменьше, легче было бы вину на губернатора переложить.