– Да?
– Мне кажется, я видела себя. Десять лет назад. Видео из спортзала, ну, вы знаете. Это, конечно, чушь. Моя драма вряд ли могла попасть в бортовой кинорепертуар, – наигранно улыбнулась она.
Матс открыл рот, но Кайя протестующе подняла руку и продолжила, прежде чем он успел что-либо сказать:
– Есть причина, почему моя фантазия не отпускает меня. Наш недавний разговор. Когда вы сказали, что тоже мне раньше не верили…
– Нет, я не это имел в виду… – соврал Матс.
Кайя пожала плечами.
– Во всяком случае, когда вы сказали, что обрадовались, сумев в конце концов принять мою версию, я на мгновение снова оказалась в той камере.
– Вы почувствовали, как задвигались стены? – спросил он, подхватывая мотив их прошлых сеансов психотерапии. «Камера» была для Кайи метафорой, чтобы описать свое ощущение беспомощности и изоляции. В последний год в школе «камера» превратилась в мусорный пресс с гидравлическими стенами, которые постепенно сдвигались. Тяжелые толстые стены из железобетона, грозящие раздавить Кайю.
– Не так остро, как раньше. Но я почувствовала, как стены скоро начнут надвигаться на меня. Я стояла в камбузе и знала, что кабина начнет сжиматься вокруг меня, если…
Кайя схватилась за шею и не договорила.
– Мне очень жаль. Я не хотел провоцировать такое своим необдуманным замечанием, – солгал Матс, потому что именно этого он и добивался. И именно поэтому чувствовал себя последним мерзавцем. – Я устал и переутомился. То, что произошло, было недопустимо. Я должен извиниться перед вами.
Кайя кивнула, но в ее глазах он увидел, что извинение ничего не изменило. Каждое язвительное замечание забивает очередной гвоздь в маску, которую люди носят, чтобы защититься от психологических атак. У лабильных личностей маска разрушается быстрее. Но стремительнее всего у тех, чей защитный панцирь был кропотливо воссоздан заново на сеансах психотерапии.
– Я скажу открыто, фрау Клауссен. Мне не стоило говорить, что я считал ваши рассказы выдумкой.
Что все те ужасные слухи, которые крутились вокруг вас, не казались мне такими уж абсурдными.
Кайя повернула голову чуть направо, к окну, как делала раньше на сеансах психотерапии, когда обращалась не к воспоминаниям, а к своим фантазиям.
Матс проследил за взглядом Кайи в темноту, и ему показалось, что он почувствовал ее сомнения.
– Хотите поговорить об этом? – спросил он, сам не зная, на какой ответ лучше надеяться.
На «нет» и прекращение всех разговоров, что спасет жизни сотен людей, включая его собственную.
Или «да», что, возможно, сделает его самым страшным массовым убийцей всех времен.
Хотя Матс и не знал, как Кайя технически могла спровоцировать крушение самолета, он был уверен, что справится со своей задачей и вернет ее в прежнее душевное состояние, в котором она хотела сделать именно это.
– Что вы хотите от меня узнать? – спросила она.
Матс, который с удовольствием прекратил бы этот разговор, заставил себя подумать о дочери; о фотографии Неле, которую прислал похититель. И приступил к работе долотом. Нанес психологическому защитному панцирю Кайи еще один удар своим вопросом:
– Сколько учеников вы хотели застрелить?
Она покачала головой, но сказала тихо:
– Всех.
Матс немного помолчал, затем добавил:
– А кого особенно?
Она избегала его взгляда.
– Не знаю, я…
– Знаете. Кто стоял в вашем смертельном списке на первом месте?
Тишина. Потом, спустя некоторое время, Кайя сказала с заметным отвращением:
– Йоханнес.
– Йоханнес Фабер, – добавил Матс. – Ему тогда было восемнадцать лет, как и вам. Что он вам сделал?
Она резко встала и чуть было не споткнулась о колесики тележки.
– Думаю, этот разговор – ошибка, доктор Крюгер. Я… я не понимаю, как это должно мне помочь.
Матс тоже поднялся и попытался изобразить вызывающую доверие мину, но из-за головной боли это далось ему с огромным трудом.
– Фрау Клауссен, дайте мне, пожалуйста, шанс. Я ранил вас своим необдуманным замечанием. И должен это исправить.
Над головой у них раздался негромкий звуковой сигнал. Загорелось табло «Пристегните ремни».
– Но сейчас я чувствую себя только хуже от нашего разговора, – вяло запротестовала Кайя. – Мне давно уже не было так мерзко.
Вот в этом мы схожи.
Матс попытался говорить вкрадчивым успокаивающим тоном:
– Как вы чувствовали себя во время нашего первого сеанса психотерапии?
Она пришла добровольно, хотя и по инициативе родителей, которые были рады, что удалось предотвратить самое страшное. В значительной степени благодаря Фели, которая приняла звонок Кайи на горячую линию экстренной психологической поддержки и соединила потенциального «школьного стрелка» с Матсом.
– Примерно, как сейчас, – призналась Кайя. – Жалкой. Уставшей. Без особых надежд.
Матс кивнул:
– Вы ведь знаете, что сеанс психотерапии, как приступ жара, фрау Клауссен. Вначале вы чувствуете себя плохо, но на самом деле это с потом выходит болезнь.
Кайя пожала плечами и одарила его взглядом а-ля «ну если вы так считаете». А Матс продолжил инквизицию:
– Хорошо, позвольте мне еще раз резюмировать: десять лет назад вы пришли в школу с оружием. Пистолет вы украли у отца, который был членом стрелкового клуба.
– Не украла. Он сам мне его дал, чтобы я могла защищаться, если такое опять случится со мной в школе.
Такое.
Кайя пока не решалась сказать открыто и конкретно, что с ней произошло. Ровно за год до того, как она с оружием заперлась в школьном туалете. В отчаянии, с твердым намерением убивать.
– Я заменила газовые патроны боевыми. Мой отец зарядил пистолет только слезоточивым газом.
– А для вашей цели этого было недостаточно.
Она моргнула, и Матс продолжил:
– Потому что вы хотели убить Йоханнеса Фабера.
Она кивнула.
– Он вам что-то сделал.
– Да.
Матс указал на монитор на стене.
– Он снял видео, которое вам только что померещилось.
– Да, да, да. Вы же все это знаете. Зачем вы меня так мучаете, доктор Крюгер?
– Я вас не мучаю. Я чувствую, что вы до сих пор не переработали те события. И хочу вам помочь.
– Не похоже.
– Это жар, – повторил Матс. – Он должен выйти. Как и правда.