– Какое счастье, что мы договорились не
разводиться! Просто не пойму, как у меня хватило ума выторговать у тебя это
условие. Думаю, ты не будешь возражать, если я заберу с собой Лапку. Мать по
ней стосковалась – спасу нет. – Голос Риты дрогнул. – А что? Через
два года получу твои деньги – отправлю ее в самый лучший колледж. А пока
как-нибудь проживем, ничего. Будем жить у матери, а нашу старую квартиру
продадим. Конечно, цены сейчас не те, но все-таки…
Она еще что-то стрекотала, но Антон не слышал.
Лапка! Рита хочет забрать Лапку! Но как же…
ведь тогда ничего не получится…
Ничего не выйдет, потому что он по-прежнему
женат на Рите, потому что Нина чужая ему – а значит, она чужая и Лапке!
Да, вот что окончательно помутило его разум,
лишило сил. Тело перестало ему повиноваться. В голове шумело, и только одна
отчетливая мысль билась сквозь этот шум: «Чтоб ты сдохла! Чтоб ты сдохла!»
А Ритка немножко расслабилась, уже не так
сильно давила стволом в бок Антону и даже снова принялась напевать:
В дверях кто-то метнулся, за нарами пропал,
Дневальный отвернулся, он с понтом не видал,
Был поцелуй без фальши, объятья горячи,
А что там было дальше, история, молчи.
«Чтоб ты сдохла!» – чуть не закричал Антон.
В эту минуту и появился джип.
– Ну и долго ты собираешься тут
сидеть? – сварливо спросил кто-то, и Дебрский вздрогнул.
– Что?..
Его сосед по автобусному сиденью, подслеповато
моргая заспанными глазами, пытался протолкаться в проход, однако длинные ноги
Дебрского мешали.
Антон суматошно огляделся:
– Что? Уже площадь Минина?
– Какая тебе Минина? – совсем уж
сердито рявкнул сосед. – Залил бельмы, ни хрена не видишь! Это ж
Медучилище, даже до Дворца спорта не доехали. Сломался автобус. Пускают на
линию всякое старье, вот и… Да ты дашь пройти или нет?
– Хватит рассиживаться! – гаркнул
потерявший терпение водитель. – Все выходим, а ну, быстро!
Быстро не получилось, но все-таки Дебрский
кое-как вывалился из автобуса и растерянно замер на остановке, соображая, что
теперь делать. По-хорошему, надо садиться на другой номер и ехать домой, однако
его вдруг замутило от запаха бензина. Это вызвало в памяти другой запах, чадный
такой, противный, словно где-то поблизости жарили мясо и оно подгорело.
Ком подкатил к горлу, Дебрский пытался
сглотнуть, но рвота уже распирала рот, и он не выдержал – метнулся к обочине,
еле успел наклониться под деревом, как его вывернуло наизнанку.
Легче ему не стало – только слабость
усилилась. «Дурацкое какое выражение, – устало подумал Дебрский, вытирая
со лба холодный пот. – Слабость усилилась… Но это в самом деле так».
Желудок опять скрутило спазмом. Да что такое,
откуда этот навязчивый запах горелого мяса? Или Антон сам воскресил его в
памяти?.. Нет, вон черномазый шашлычник бросает в свой костерок дощечки от
разломанного ящика, а в это время мясо на шампурах обугливается почем зря.
Автобуса не видно. Неизвестно, сколько еще
придется стоять здесь и вдыхать этот мерзкий запашок. А на противоположной
стороне широкого проспекта ветер перебирает оголенные ветви в огромном парке
«Швейцария».
Словно по заказу, на переходе вспыхнул зеленый
свет, и Дебрский, подволакивая ногу, перебежал улицу.
Как хорошо! Вроде бы даже рев транспорта отдалился.
Летом и особенно осенью здесь невозможная красота, а сейчас уже почти все
листья посшибало ветром, дожди превратили золото под ногами в ржавую медь, но
какой блаженный, тонкий запах увядания царит кругом!
Антон с наслаждением вдохнул полной грудью,
впервые не ощутив болезненного колотья. Побрел по аллейке к обрыву над Окой, но
почему-то зрелище промышленных застроек на другом берегу вызвало новый приступ
сильнейшего раздражения, и он свернул на боковую тропу.
Парк был почти пуст, только изредка попадались
родители с детьми, которые спешили куда-то. Вскоре стало понятно, куда: здесь
приютился заезжий зоопарк.
Дебрский скривился: он совершенно определенно
не выносил вида клеток с облезлым, тоскующим зверьем, – и он повернул
обратно, пытаясь снова углубиться в тихие аллеи и вернуть то подобие покоя,
которое уже начало нисходить на него в парке.
– Пропустите нас, пожалуйста, –
окликнул суховатый женский голос, и Дебрский, оглянувшись, увидел скромно
одетую молодую женщину, сразу ясно – учительницу, которая гнала по дорожке
табунок пацанов и девчонок лет семи-восьми.
– Лиса… тигр… волк… енот… тигр… белки…
тигр! – слышалось на разные голоса. Мелюзга обменивалась впечатлениями о
посещении зоопарка, и самым сильным из этих впечатлений был, конечно, тигр.
– Вер-Ванна! Вер-Ванна! – обгоняя
других, к учительнице спешила розовощекая девочка в такой теплой вязаной шапке,
словно на дворе стояли январские морозы, а не октябрьская сырость. Шапка явно
раздражала девчонку, оттого лицо у нее было красное, злое, напряженное. –
Вер-Ванна, а Ханыгин врет! Ханыгин врет!
Лицо молодой учительницы сразу приобрело
усталое выражение, и Антон понял, что вышеназванный Ханыгин частенько-таки
достает свою наставницу.
– Ну что там еще? – недовольно
спросила она тощего голубоглазого шкета, который неспешно тащился в кильватере
ябеды, делая один шаг там, где ее коротенькие толстенькие ножки отмеряли целых
три.
– Ничего я не вру, – буркнул
Ханыгин. – Я просто сказал, что эта тетка в зоопарке перепутала…
– Ханыгин! – возмущенно ахнула училка. –
Какая еще тетка в зоопарке! Это экскурсовод. Все повторили за мной:
экс-кур-со-вод!
– Эскуровод… Курсовод…
Скуропровод… – загалдела малышня.
– Я только хотел сказать, что экскурсовод
напутала, – с безупречной точностью выговорил Ханыгин. – Она сказала,
что тигр – какой-то бабр, а надо говорить – бобр!