В руку мне сунули холодный высокий бокал шампанского. Мандраж спал – всеобщее внимание часто действует на меня благотворно. Вскоре я, облокотившись на пианино, живописал трудности дороги сюда: метро, электричка, тысяча миль на своих двоих… Повернулся пожурить Эндрю.
– Один я был без машины. Как в Лос-Анджелесе! Пришлось дважды тормозить кого-то и спрашивать.
Эндрю расхохотался.
– Пол романист!
– Романист? – изумилась Сьюзи.
– Да.
– Сколько тебе было, когда ты написал «Примечания»? Двадцать два? – спросил Эндрю.
Я скромно улыбнулся.
– Двадцать один, на последнем курсе в Кембридже. А в двадцать два опубликовали. Девятое место в рейтинге «Санди таймс»…
Какие чистые, невинные слова! Я чувствовал, как они ложатся на свежую почву и пускают корни – новые побеги, ростки надежды.
– Потрясающе! И с тех пор продолжаете? – поинтересовалась Сьюзи.
Улыбка застыла у меня на губах.
– Потихоньку… Пара повестей, вы вряд ли слышали…
– А правда, что в каждом человеке скрыта книга? – раздалось за спиной.
Затасканная фраза. Повернул голову посмотреть, кто ее произнес. В дверях стояла стройная изящная блондинка с волосами до плеч и в перепачканном мукой фартуке.
Шагнула навстречу и протянула руку. Звякнули серебряные браслеты. У нее был маленький острый подбородок и кривоватый рот в бледно-розовой помаде, которая не шла ей. Несмотря на очевидно зрелый возраст, она чем-то напоминала ребенка. Ничего особенного, однако более привлекательная, чем остальные экземпляры.
– Я Элис. Мы уже встречались.
Что-то знакомое в ней действительно было, но я никак не мог вспомнить.
– В самом деле?
Не опуская руки, она склонила набок голову.
– Элис Маккензи.
Эндрю отлепился от фортепьяно.
– Не узнаешь, Пол? Вы с Элис виделись. Ну хотя бы той ночью в Греции!
Засмеялся.
У ног моих разверзлась пропасть. Вспоминать Грецию я не любил… Игнорируя протянутую руку, наклонился и чмокнул Элис в щеку.
– Разумеется, – ответил я.
Она приподняла ко мне лицо и застыла.
– Вы курили. Запах…
Я поднял руки, как будто сдаюсь.
Она наклонилась ближе, коснулась руками ворота моей рубашки и втянула носом воздух.
– Не извиняйтесь, это восхитительно!.. Ладно, пора на кухню, меня там заждались.
Снова исчезла. Эндрю проводил ее взглядом.
– Какая же Элис удивительная! – придвинулась Бу. – Настоящий ураган энергии!
– Что вы говорите!
Мне она показалась вполне заурядной.
– Да, просто что-то невероятное! – подтвердила Бу и возвысила голос: – Эндрю, сколько ей было, когда умер муж?
Эндрю обернулся, задумчиво прикрыл глаза.
– Хм… Десять лет, как Гарри… Да, тридцать с хвостиком. Дети были еще совсем маленькие.
– Печально, – вставил я. – Рак?
– Надпочечников, – ответила Бу. – Большая редкость. У него болел живот. Думали, аппендицит. К тому времени, как разобрались, пошли метастазы. Сгорел за три месяца. Но она такая сильная! Держалась ради детей!
В голосе Бу вместе с уважением сквозило самодовольство, словно, восхваляя Элис, она приобретает часть ее святости.
– Замечательная мать! – добавил Эндрю. – И высокопрофессиональный адвокат. Не хапуга, не акула бизнеса вроде меня. – Он помедлил, давая нам время мысленно ему возразить. – Работает в «Талбот энд компани». Слыхал? Юридическая консультация в Стоквелл, довольно известная. В основном представляет интересы беженцев.
– И жен, которых избивают мужья, – прибавила Бу.
– А еще – в разных объединениях. «Женщины против сексуального насилия», «Женщины за права женщин», «Женщины за права беженцев»… Всего не перечислишь.
– Это она начала кампанию «Найди Джесмин», – заявила Бу таким тоном, будто я обязан знать, о чем она, черт подери, говорит.
– Вы знакомы, – повторил Эндрю. – В ту ночь на Пиросе. Мы ужинали на пристани – и тут ты. Забыл?
– Я был не в лучшей форме, – осторожно отозвался я, опираясь на спинку стула.
– Да, старик, ты тогда немного перебрал. Нагрузился, скажем так.
Я шутливо почесал голову.
– Солнечный удар.
Эндрю щелкнул языком.
– Рецина!
Я бросил взгляд на Бу.
– С тех пор – ни капли! Терапия через отвращение.
На ее щеках заиграли глубокие ямочки. Поначалу я сбросил ее со счетов как высокомерную толстуху, а теперь, приглядевшись, обнаружил, что она вполне себе ничего, белокожая и голубоглазая. И выглядит сексуально: плечи широко расправлены, демонстрируя высокий бюст, короткие пухлые ноги обтянуты узкими джинсами, мыски развернуты, как у балерины.
Улыбнулся ей, избегая встречаться глазами с Эндрю.
– Дело прошлое, – произнес он.
Тина появилась в дверях, помахивая деревянной ложкой. Завитки жестких золотисто-каштановых волос выбились из-под банданы, щеки раскраснелись.
– Ужин на столе!
Я первым вышел из комнаты и последовал за ней по коридору в огромную кремово-белую кухню. Пространство посередине разделял островок раковины, где Элис мыла листья салата. С металлической штуковины, прикрепленной к потолку, свисали стальные сковородки. Огромные стеклянные двери вели в сад. Терраса за ними, кроме небольшой ее части, освещенной огнями кухни, тонула во мраке.
Подтянулись остальные. Мужской голос произнес:
– Больше всего беспокоит парковка…
Стол сверкающего красного дерева накрыли с исключительной пышностью. Эндрю принялся зажигать свечи длинной элегантной зажигалкой «Диптик». Щелк-щелк. Тина с клочком бумаги в руке указывала гостям, куда садиться, притворяясь, что не может разобрать собственный почерк.
Я встал у выделенного мне места, спиной к кухне и лицом к трем большим картинам на стене. Безобразная мазня, полуабстрактные морские пейзажи, яркие несочетающиеся цвета – бирюзовый, оранжевый, много белого. Совсем не мое. Предпочитаю обнаженную натуру.
– Художник – я, – пояснила Тина у меня за спиной. – Так что придержите колкости!
– Колкости? Боже упаси! Наоборот, так… динамично. Игра света замечательно передана.
– Это Греция. Пирос, где… где вы были. Вид из «Цирцеи». Ездим каждый год, благодаря Элис.
Элис, которая все еще возилась у раковины, при звуке своего имени подняла глаза и рассеянно улыбнулась.