– Какое там, на фланге конница, что б им сдохнуть! Нарисовались так не вовремя! – На войне все не вовремя. Посылай справа, там конницы нет. – Георг имел ввиду, что мушкетеры должны подойти к вражеской баталии развернутым фронтом, а не так как сейчас, когда они беспорядочно постреливали с боков, точнее с одного боку, так как слева настырно наседали пьемонтцы.
– Справа – риск. Там целая баталия швейц… алебарды вперед! Курт, держи центр, Адольф – правый фланг! – Конрад отвлекся, так как райслауферы вновь попытались прорвать строй. Засвистали капралы и фельдфебели, алебардисты, водительствуемые своими гауптманами, принялись исправлять положение. По всему фасу баталии вновь зазвенело, затрещало и загрохотало. Боевые кличи «Берн!» и «Готт мит унс», а также «Сука!» и «Блядь!» почти не заглушали криков умирающих и раненных. Вместе эти звуки сливались в неповторимую симфонию рукопашной, век бы её не слышать. Пикинеры остервенело кололи, а алебардисты заняли места в промежутках между рядами и поддавали жару, всем, кто пытался подойти ближе.
– Ну вот, – молвил Фрундсберг, рассматривая из под рукавицы положение дел на поле, – ну вот. Это который раз за сегодня? Десятый? А как ты думаешь, надолго людей хватит? Нам еще хер знает сколько драться. Посылай мушкетеров и чтоб никаких.
– Ты думаешь пора? Надо бы втянуть их поглубже. Что б увязли. А там и вдарить из всех стволов. – Конрад кричал во весь голос, силясь перекрыть музыку войны.
Георг намеревался рявкнуть повелительно, для чего набрал воздуху в свою могучую грудь, покрытую непроницаемой скорлупой рифленой аугсбургской стали, когда сзади к нему протиснулся некто.
Некто оказался изрядно помятым кавалеристом из испанских дворян. Он был окровавлен, тяжело дышал и смотрел на Фрундсберга глазами побитой собаки. Молоденький мальчик, скорее всего паж, был на последнем издыхании. Не понять, от страха или от потери крови, что ручьем лилась по наголеннику, пробитому наручу и рассеченной щеке. На тулье бургиньота красовались вмятины, в одну из которых можно было положить два пальца.
– Ну? – спросил Георг. Грубовато, но в тот момент было не до любезностей.
Испанец принялся докладывать, безбожно ломая язык о неподатливую материю чужой, неласковой речи.
– Я быть порученец Шарль Ланнуа. Он быть просит вспомоществовать. Правый фланг – пльохо. Бомбардо, много стреляц. Конница много рубиц, рубит… рубить. Наши не держать. Видел маркиз Пескара по пути. Пехот стоять хорошьо, но там тоже много бомбардо. Бомбардо делать много пльохо. Вы спешить.
Тут испанца согнуло чуть не пополам, насколько позволило кираса, и он с пуповинным надрывом блеванул прямо на великолепный фрундсбергов подол. Досталось и Бемельбергу, и не только ему.
– Вот видишь, – как не в чем не бывало сказал Георг, – мы спешить. Много рубить. А ты «втянуть, поглубже». А там бомбардо много пльохо.
– Да, да! – подтвердил испанец, мучительно исторгая желчь, – Да! Много бомбардо пльохо, конница много, мы не… бу-э-э-э-э…
– Всё. К чёрту. Я посылаю приказ по баталиям. Мушкетеров – в огонь. Ударим разом. А то он нас утопит.
– Бу-э-э-э-э…
– Ты, и ты! Приказ по полкам. Роты мушкетеров строем фронта на фланги. С двух сторон. Огонь не более чем со ста футов. Общий сигнал даст большая труба. Исполнять! Конрад! Ты слышал. Исполнять! Готовность доложить!
– Слушаюсь.
– М-м-м-бу-э-э-э…
– Где вас так приложило, юноша?
– Моя просить простить… э-э-э…
– Ничего. Не сахарный.
– Мой два друг убить по дорог. Француз колоть копьё. Я только дойти. Сеньор простить слабость ваш пьочорный сльуга. Я отправляйся назад, доносить командир… бу-э-э-э…
– Куда вам. Найдем кому «отправляйся».
Тут голос испанца обрел твердость, и он сверкнул из последних сил чёрными очами. Встал прямо, размазал рвотные массы по нагруднику и, закаменев скулами, молвил:
– Долг честь. Я скакать конь.
Фрундсберг внимательно посмотрел на худое безусое лицо, совершенно серое от боли, впрочем, болезненный оттенок был прочно загримирован кровью и потеками желчи.
За пеленой страдания опытный воин разглядел непреклонную волю и решимость. Этот умрёт, но сделает. И спорить бесполезно. Такой взгляд Георг хорошо знал.
– Вы – герой, мальчик. Скачите. Да поможет вам Святой Георгий. – Он перекрестил его и спросил напоследок: – Сколько вам лет? Как вас зовут? Я запомню и отблагодарю.
– Пятнадцать. Франциско де Овилла к ваш усльуг.
– Удачи. Передайте, что мы скоро будем. Держитесь. Эй, кто-нибудь! Парню двух провожатых. А то, не дай Бог, «француз колоть копьё» – Пробормотав последнюю фразу почти про себя, Фрундсберг отвернулся, окунувшись в давно привычную мешанину ломающихся пик, лязгающих доспехов и яростных кличей из которой он как опытный скульптор лепил фигуру крылатой богини Победы.
Гийом де ла Круа потерял счет времени. Мироздание свернулось до его измотанного эскадрона, который он снова вёл в атаку. В который раз? Счёт атакам он тоже потерял.
Сперва – нелепое топтание перед испанцами под прицелом невероятных стрелков. С последними, с божьей помощью, поквитались. Растоптали под сотню, когда те осмелились высунуть нос из кустов. Теперь – баталия ландскнехтов, с ней сцепились швейцарцы, а славный Пьемонт пытается прорвать им фланг. И каждый раз натыкается на пики.
Хорошо, что Шарль де Тьерселин привел подкрепление два эскадрона жандарм, почти шесть сотен человек. Иначе давно бы тут полегли. Просто от усталости.
Гийом вспомнил, как зубоскалил накануне, отчего в армии столько Шарлей? Причем в имперской тоже, ха-ха-ха. Предатель Бурбон – Шарль. Ланнуа – Шарль. Тьерселин вот тоже. И император, у германцев, как не крути – Шарль. Наверное, родители каждый раз хотели, чтобы получился новый Шарлемань. Но что выросло, то выросло. И опять, ха-ха-ха.
Нынче было не до вчерашних хохмочек.
Дураку понятно, что бросать конницу на пики построенной пехоты, да еще такой – лучший способ от конницы избавиться. Но ничего не поделать. Маршал Франции Робер де ла Марк, сеньор Флоранж, требует всё новых атак. Ему вторит и Тьерселин. В бой! На пики! На прорыв! Ну а правы они или нет – не ему судить. Тем более, что оба сражаются неподалеку и в головотяпстве их не обвинишь. Де ла Марк в строю швейцарцев, а Шарль лично водит эскадрон на баталию. Так что и мы не отстанем.
Он в сотый раз выровнял людей, захлопнул забрало и пришпорил коня. Пить Гийом больше не хотел. Глотка спеклась настолько, что даже «Монжуа» не могло прорваться наружу. Жажда мучила его час назад, теперь отболело. Жаль только гнедого, который, того и гляди, протянет ноги. Шутка ли, два часа смертельной скачки, не всякий человек сдюжит. А у лошадок сердце куда слабее, любой кавалерист подтвердит.
Эскадрон без всякой охоты пошел на баталию. С десятого раза ко всему привыкаешь, даже к такому. Ландскнехты, чуть не зевая, выставили пики. Конница подыграла, так же привычно остановившись футах в пятнадцати и завернув коней назад.