Не многим удалось из того кольца уйти. Я был среди них. Хотя клейма памятные на всю жизнь мне тогда оставили, чтоб не забывал, значит.
Я и не забуду.
Ландскнехтов загоняли в озеро и держали там пиками, пока не околеют или не утопнут. А сами стояли, ржали. Целыми шеренгами концы доставали и ссали нашим на головы. Сдирали с раненых кирасы и животы вспарывали. Был у них такой способ: кишочки поддеть на кинжал и вытянуть медленно из живого еще человека. Или вот еще: в задницу кинжал втыкали по рукоять и спорили, как скоро нутро на снег высрется. Носы отрезали, уши. Глаза выкалывали. К пушкам привязывали и стреляли, словом, как могли веселились.
Девять тысяч добрых ландскнехтов туда пришло. А ушло всего три. Остальные там остались в страшной брегенцкой могиле. И этого я никогда не забуду и вам забыть не дам. Когда встретимся со швейцарцами пика на пику, все припомню. В первом ряду пойду. А потом, считай, жизнь удалась. Можно и в могилку.
Под навесом стояла мертвая тишина. Никто не зубоскалил, в обычной ландскнехтской манере, не переговаривался. По небритым щекам седого ветерана текли слезы, капая на стол и в забытый кубок с вином. Глаза его были где-то далеко, и смотрели они не на нас, а в далёкий февраль на свинцовые серые воды холодного озера Боден, где в старину свершилось кровавое и страшное дело.
Глава 3
Георг фон Фрунсдберг выпивает со своим секретарём, а император отправляет армию в поход
По мюнхенским улицам, не вполне ещё проснувшимся, не спеша, шел высокий худой человек. Он увлеченно задирал голову вверх, непонятно что разглядывая. Толи его радовало прозрачное весеннее небо, раскрашенное ранними лучами солнца, толи интересно ему было глядеть на верхние этажи зданий, а может быть, веселая возня воробьиных стаек столь завораживала?
Как бы то ни было, под ноги и перед собой человек совершенно не глядел, уверенно шагая при этом по узким кривым улочкам, легко, словно танцуя, перешагивая через грязные лужи и, избегая столкновения с прохожими. Был он молод, просто и неприметно одет с какой то небывалой, прямо таки волшебной аккуратностью.
Ни одного пятнышка, ни одной неопрятной складочки не было на его узких темных штанах, черном суконном камзоле, остроконечной тирольской шляпе зеленого фетра и коротком плаще. Даже ботинки его, совершавшие ловкие пируэты между лужами и кучами нечистот, отличались первозданною чистотой. Камзол, кстати, был застегнут на все три дюжины маленьких пуговок, и ни одна не была перекошена или вставлена не в ту петлю.
Его можно было бы признать за студента, но плащ сзади сильно оттопыривался, а спереди на левой стороне пояса виднелась и причина этого: витой эфес тяжелой шпаги. На правой кисти имелся шрам, уходивший глубоко под рукав камзола, а левая кисть была вообще некомплектна – не хватало половины мизинца.
Эти черты выдавали если не солдата, то, по крайней мере, бывалого дуэлянта и драчуна. Хотя, какой студент в наше время не носит шпаги и не размахивает ею по поводу и без!? Словом, господин был не вполне понятного происхождения и рода занятий.
Оказавшись перед красивым двухэтажным домом, непонятный господин остановился. Перед дверью дежурили двое солдат, в красных бархатных бригандинах
[15] и островерхих айзенхутах с пластинчатыми нащечниками
[16]. Один начал было замахиваться древком алебарды, открыв редкозубый рот для дежурного рыка, что-то вроде «эй, чего встал, проваливай!», но вдруг, расплылся в улыбке и, явно признав, услужливо распахнул перед ним дверь.
В особняке молодой человек, видно, бывал не раз; он уверенно направился через зал к спешившему навстречу слуге, скинул ему на руки плащ и шляпу. На безмолвный вопрос, образовавшийся в глазах нашего незнакомца, слуга ответствовал:
– У себя, у себя! Ждет! Уже позавтракали и ждет! Вы, как всегда, вовремя. Я сейчас доложу, – и засеменил вверх по лестнице.
Молодой господин пошел за ним и очутился перед резной дубовой дверью, из-за которой то и дело раздавались хэканье, тяжелый топот, стук и глухое посвистывание. Вежливо постучавшись, он отворил створку. В комнате, отменно большой и освещенной, обнаружился богатырского сложения краснолицый бородач в съехавшей на бок широкорукавной плиссированной рубахе и облегающих чулках.
Занятие его вполне объясняло описанный шум: он воинственно размахивал здоровенной шпагой, то и дело длинным уколом, вонзая её в ростовую мишень на стене. При этом он резко выпускал воздух из бочкообразной груди, из-за чего и получался тот самый загадочный «хэк». Появление гостя его совершенно не смутило и не оторвало от сего увлекательного времяпрепровождения.
– Здравствуйте! Доброго утра, герр фон Фрундсберг! Как спалось? – осведомился тот, совершено не стушевавшись, как можно было ожидать, что еще раз доказывало: он постоянный посетитель этого дома и давний знакомец его хозяина. Хозяин, не прерывая избиения мишени, откликнулся:
– Дьявол, Адам! Хэк! Сколько можно! Я две проклятых тысячи раз просил называть меня по имени! Георг! Хэк! – Вжик, Вжик, – шпага убедительно просвистела, крутясь в его руке, словно подтверждая сказанное, – Я! Для! Тебя! Георг! Хэк! – Цзвен-н-ньк! Острие глубоко впилось в кварту
[17]. – Я же не буду звать тебя «герр Райсснер», ведь так? Хэк! – на этот раз шпага поразила секунду
[18].
– Что новенького, Адам? – Георг с натугой извлек слишком глубоко вошедшее острие, – и что слышно в лагере?
– Новенького слышно много! На днях прибывает император, но, да это вам известно, наверное. Молодая баронесса фон Швайнфурт чрезвычайно восторженно о вас отзывалась, и велела справиться, не соизволите ли вы оказать ей аудиенцию? Соизволите? В пятницу вечером? Очень хорошо, – продолжил господин, которого звали, судя по представлению хозяина дома, Адамом Райсснером, – бургомистр жалуется, что солдаты регулярно нарушают порядок в городе. За неделю четыре дебоша в кабаках и шесть жалоб на э-э-э-э-э, как изволил выразиться господин бургомистр: «на успешное покушение на девичью честь». – Георг временно перестал упражняться и бросил на Адама из под высоко поднятых бровей полный удивления взгляд, в котором ясно читалось, что он думает про такие беспорядки, что солдаты – просто ангелы, и что не из-за чего поднимать шум, а так же адрес, куда бургомистр может затолкать себе свои жалобы.