Римскими послами были: патриций Валерий Флакк — один из стоявших за благоразумие и сохранение мира — и Бебий Тамфил, пользовавшийся любовью римского народа за свое участие к бедным.
Актеону хотелось поскорей добраться до Сагунта. Он стремился переговорить со своими друзьями, предупредить бесполезную жертву со стороны города и, описав состояние умов в Риме, убедить отказаться от дальнейшего сопротивления. Уже семь месяцев Сагунт отчаянно сопротивлялся. Осень только что началась, когда войско Ганнибала подступило к городу, а теперь уже кончалась зима.
С грустью вспоминал Актеон о тех надеждах, которые питал во время своего опасного путешествия в Рим.
Он думал, что его присутствие в большом городе и рассказ о страданиях верного союзного города вызовут негодование римлян, поднимут все легионы, а между тем возвращался без солдат на корабле, где всем выказывавшим наружное участие к Сагунту, в сущности, не было никакого дела до его страданий. Он вез с собой только громкие пустые слова и волчицу на верху мачты — эмблему торжественности посольства.
Что скажет мужественная и легковерная толпа, оборонявшаяся на стенах, грудью защищая брешь, когда он в виде подкрепления явится только с двумя послами? Затем мысли Актеона переходили к Соннике, отпустившей его, чтобы он спас город. Как-то живет она, привыкшая к роскоши изнеженной жизни, среди нищеты и ужасов этой осады, поглотившей, по всей вероятности, за этот продолжительный период все запасы города и подорвавшей энергию жителей?
Корабль вошел в устье Эбро, и однажды утром, когда они боролись с ветром, перед ними встал сагунтинский Акрополь. С высокой башни Геркулеса поднимался густой дым: сагунтинцы узнали трирему по клетчатым парусам, какие употребляли римляне.
Солнце стояло в зените, когда корабль, спустив паруса, на трех рядах весел вступил в канал, который вел к Сагунтинскому порту. В тростниках у болотистых берегов виднелись мачты нескольких карфагенских судов, стоявших на якоре в тройной гавани, уткнувшись носами в землю.
Гребцы римского судна увидели собравшиеся на морском берегу большие группы всадников. То были нумидийские и мавританские эскадроны, потрясавшие своими копьями и кричавшие, как бы готовясь к битве.
Один всадник, в бронзовых доспехах и с покрытой головой, крикнул триреме остановиться. Он подъехал один, спустился в канал на лошади, так что вода доходила ей до брюха, и подъехал к кораблю.
Актеон узнал его.
— Это Ганнибал, — сказал он послам, стоявшим на носу корабля и с удивлением смотревшим на воинственную встречу, которую им приготовили прежде, чем они успели бросить якорь в гавани Сагунта.
Подъехали еще новые эскадроны, как будто прибытие корабля вызвало тревогу в лагере и заставило подняться все войско. Между группами всадников бежали со всех ног дикие кельтиберийцы, балеарские пращники, воины различных племен, составляющих осадную армию.
Рискуя утонуть, Ганнибал принуждал лошадь войти в воду канала, чтобы его лучше было слышно с корабля.
Повелительным жестом он приказал триреме остановиться, чтобы весла сейчас же легли вдоль бортов.
— Кто вы? Что вам надо? — спросил Ганнибал.
Актеон служил переводчиком между римскими послами и вождем.
— Это римские послы, приехавшие к тебе от имени республики.
— И кто ты, говорящий со мной? Твой голос мне знаком.
Он пристально стал вглядываться в говорившего, держа руку над глазами, и наконец узнал грека.
— Это ты, Актеон?… Опять ты, беспокойный афинянин! Я думал, что ты в городе, а ты получил разрешение уйти оттуда, чтобы привезти ко мне этих людей? Скажи им, что теперь уже поздно. О чем теперь разговаривать? Вождь, осаждающий крепость, принимает послов только тогда, когда войдет в нее.
Грек повторил римлянам слова Ганнибала и перевел их ответы.
— Слушай, африканец, — сказал Актеон Ганнибалу, — римские послы напоминают тебе о дружеских отношениях с Сагунтом. Во имя сената и римского народа они убеждают тебя снять осаду и пощадить город.
— Скажи им, что сагунтинцы меня оскорбили и первые объявили войну, пожертвовав моими друзьями, и отказались пощадить моих союзников, турдетанцев.
— Это неправда, Ганнибал.
— Грек, повтори римлянам, что я сказал тебе.
— Послы желают сойти на сушу. Они желают говорить с тобой от имени Рима.
— Лишнее. Они не заставят меня отказаться от моего намерения. Кроме того, осада продолжается долго, войска возбуждены, и ненадежное место для римских послов — мой лагерь, где есть совершенно дикие люди из различных стран, повинующиеся только в моем присутствии. Ведь несколько часов тому назад опять произошла битва, и они еще не успокоились.
Говоря это, он повернул голову в сторону солдат, и они, приняв это движение за приказание или угадав по глазам вождя его тайное желание, начали волноваться, подъезжая к самому каналу, как бы намереваясь устремиться на корабль. Всадники потрясали копьями, еще окрашенными кровью недавней битвы, поднимая щиты, к которым наиболее дикие африканцы прикрепили в виде трофеев волосы нескольких сагунтинцев, павших при последней вылазке. Балеарцы показывали зубы, глупо улыбаясь, и, вытащив из мешков глиняные шары, начали пускать их в римское судно.
— Видишь? — спросил Ганнибал, очевидно довольный. — Мне невозможно принять в своем лагере послов. Теперь поздно рассуждать: Сагунту остается только понести наказание за его вину.
Римляне, не обращая внимания на вражеские снаряды, стояли закутавшись в свои тоги, опершись о борт триремы, как бы бросая вызов дерзости дикарей.
Старики побледнели от негодования при таком презрительном приеме.
— Африканец! — крикнул один из послов по-латински, не отдавая себе отчета, что Ганнибал не понимает его. — Если ты отказываешься принять у себя римских послов, мы отправимся в Карфаген требовать твоей выдачи, как нарушителя договоров Газдрубала. Рим накажет тебя, когда ты будешь нашим пленником.
— Что он говорит?… Что говорит? — взревел Ганнибал, не понимая слов, но чувствуя в них угрозу.
Когда Актеон перевел ему речь сенатора, он презрительно расхохотался:
— Отправляйся туда, римлянин, отправляйся. Богачи там меня ненавидят и с удовольствием приняли бы ваше предложение выдать меня врагам; но народ меня любит, и не найдется в Карфагене такого человека, который взялся бы прийти в мой лагерь, чтобы захватить меня.
Стрелы падали дождем вокруг корабля, несколько глиняных шаров ударилось о его борт, и римский кормчий приказал отъехать. Весла пришли в движение, трирема начала медленно поворачивать, чтобы покинуть канал.
— Мы, стало быть, едем в Карфаген? — спросил грек.
— Да, в Карфагене послов выслушивают внимательнее, — ответил один из послов. — После случившегося тамошний сенат или выдаст нам Ганнибала, или Рим объявит войну Карфагену.