Он встал с пола и снова присел на кровать.
— Знаешь, — сказал Эдмунд, пошире раскрывая ворот ее ночной сорочки, — эти холмики интригуют меня не меньше, чем любого другого мужчину. — Он медленно обнажил ей плечи, вопросительно глядя на нее, будто давая возможность запротестовать.
— Но ты же видишь не только их, глядя на меня, не так ли, Эдмунд?
Он улыбнулся:
— Нет. Они лишь часть тебя. Очень красивая часть, но далеко не все, что я… — У него перехватило дыхание, и он бросил на нее встревоженный взгляд.
Джорджиана взяла его руку и прижала к своему сердцу. Он снова принялся ласкать ее, и она застонала от удовольствия.
— Какие ощущения?
— Не знаю, как и объяснить, — выдохнула она. — Но сердце у меня колотится так сильно, что, должно быть, и ты это ощущаешь.
— Так и есть. Что скажешь, если я продолжу свое исследование?
«Я, вероятно, взорвусь от восторга», — хотелось ей ответить, но с губ ее слетел лишь невнятный стон. Верно истолковав его, Эдмунд хрипло рассмеялся и, опустив голову, принялся ласкать ее груди. Поначалу поцелуи его походили на легкокрылых бабочек, а когда она стала задыхаться от наслаждения, сделались более настойчивыми.
— Боже мой, Эдмунд, — задыхаясь, вымолвила она. — Я и не мечтала о подобных ощущениях.
— Как ты себя чувствуешь?
Он хочет, чтобы она облекла свои ощущения в слова? Конечно, хочет. Это же Эдмунд.
— Теплой. Живой. В ожидании. И это только начало.
— Верно. Тебе еще предстоит вырваться на свободу из кокона, сплетенного из внешних обстоятельств и твоих собственных страхов. И взлететь.
Эдмунд встал, ловко стянув с нее ночную сорочку, уложил обратно на постель и развел ее руки и ноги в стороны, будто она в самом деле бабочка, расправляющая крылья навстречу солнцу.
Джорджиана закрыла глаза, смущаясь подобной позы. Она ведь совершенно обнажена. И шокирована собственным возбуждением.
Она услышала, как шуршит одежда, падая на пол. Значит, Эдмунд теперь тоже голый. Вот он оказался рядом с ней, она ощутила его покрытую волосами кожу. Он снова принялся целовать груди, потом живот, потом, что совсем уж невообразимо, спустился ниже. К тому месту, которое жаждало его прикосновения.
Он действовал, словно бы плетя новый, чувственный кокон. Джорджиана была не в силах лежать спокойно. Ее руки и ноги двигались сами по себе, и она вдруг поняла, что рано ставить на себе крест как на женщине. Едва она перестала сдерживать собственное тело, как оно зажило своей жизнью, точно зная, что нужно делать. С правильным мужчиной. Он ласкал ее губами и руками, зубами прикусывая нежную кожу, погружаясь языком в жаркие глубины, и Джорджиана начала извиваться под ним. Сердце ее билось все быстрее и быстрее, скача галопом к некой неизвестной цели. Потом случилось нечто, похожее на взрыв. Что-то, что одновременно и успокоило ее, и довело до точки кипения. Смущенная, беспомощная, она вскрикнула и вцепилась Эдмунду в волосы.
— Прости, — с трудом выдохнула она. — Я сделала тебе больно?
Он хрипло рассмеялся.
— Ты сделала больно мне? Этот вопрос обычно задается женихом, а не невестой.
— Прошу прощения. Я этого не знала. Я вообще не представляю, что должна чувствовать и что говорить.
— Ты все делаешь просто превосходно, — заверил он, скользя вверх по ее телу и чмокая в кончик носа. — Лучше, чем я мог надеяться. Ты в самом деле отпустила себя на свободу, не так ли?
— Я ничего не могла с собой поделать. Ты… — Она погладила его по плечу и спустилась ниже по мускулистой руке. — Ты заставляешь меня чувствовать…
Эдмунд испустил низкий рык.
Далее все ощущения слились в восхитительное чувство единения и все мысли пропали. Она отпустила свое тело на свободу, позволив ему извиваться. Руки ее бродили вверх и вниз по спине Эдмунда, нащупывая сокращающиеся и расслабляющиеся мышцы. Она целовала его шею и плечо, с восторгом встречая его дерзкие поцелуи.
Как же это восхитительно, особенно то, что Эдмунду явно доставляет удовольствие овладевать ею. Потом он вскрикнул и извергся в нее, а она крепко прижала его к себе, плача от переполняющих ее мощных эмоций.
Эдмунд резко отпрянул.
— Джорджи! Я сделал тебе больно?
— Нет, — хватая ртом воздух, отозвалась она. — В-все б-было п-прекрасно.
— Почему же тогда ты плачешь?
— Я н-не з-знаю. В-возможно, п-потому, ч-что т-так д-долго б-была д-дурочкой. С-сдерживала с-свои ч-чувства.
— Это можно понять, — мягко возразил Эдмунд. Поднявшись на локтях, он обхватил ладонями ее щеки. — Отец позволял тебе быть дикаркой, пока не вмешалась моя матушка и не указала на его неосмотрительность. Тогда он женился на женщине, которая старалась сделать из тебя ту, кем ты на самом деле не являешься. Неудивительно, что это привело тебя в уныние. Смутило. И ты даже начала… ненавидеть саму себя.
— Да. Потому что, как бы я ни старалась, девочка из меня получалась никудышная.
— Нет-нет, вовсе не никудышная. Ничего подобного. Ты прекрасная женщина, которая станет прекрасной матерью.
— Что? Я? С чего ты взял?
— Ты была единственной в Бартлшэме, кто проявил сострадание к одинокому необщительному мальчику. Тебе достало мужества навещать его, хотя никому другому это и в голову не приходило. Я хочу, чтобы у моих детей была именно такая мать. Женщина, готовая преодолеть огонь и воду — ну, или вскарабкаться на дерево и взломать окно, — чтобы удостовериться, что о ребенке хорошо заботятся. Которой дела нет ни до норм приличия, ни до того, что подумают или скажут люди. Из тебя получится самая замечательная и заботливая мама на свете.
— Эдмунд, — в изумлении прошептала она, — ты почти заставил меня в это поверить.
— Нужно верить. Поверь еще и вот во что, — проникновенно добавил он. — В ожидании появления детей ты будешь мне идеальной женой. Ты не… — он поиграл локоном ее волос, — не бросишь меня в Лондоне и не уедешь жить в Фонтеней-Корт, даже зная, что я не заведу себе любовницу, правда же?
Это прозвучало как мольба.
— Только если ты сам этого не захочешь.
— Не хочу.
— Эдмунд, я же уже обещала, что стану именно такой женой, какая тебе нужна.
Он сверкнул глазами.
— Хочу, чтобы ты была рядом со мной. Чтобы поддерживала так же преданно, как когда мы были детьми. Чтобы, когда я живу в Лондоне, ты тоже была здесь. Даже если тебе неинтересны посещаемые мной лекции, я хочу каждый вечер возвращаться домой, где меня ждешь ты. В моей постели. Джорджиана не стала указывать на то, что технически это ее постель. Эдмунд не сделал бы подобной ошибки, если бы размышлял трезво. Значит, слова его идут из самого сердца.
— Хочу, — продолжил он, — каждое утро просыпаться рядом с тобой.