Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Филатьев cтр.№ 43

Многим тогда казалось, что советской державе по силам любое дело, затеянное большевиками. И уж тем более строительство памятника вождю. Тот же Зелинский не раз потом вспоминал:

«Когда Луначарский был совершенно потрясён тем, что пушки Октября задели купол Василия Блаженного, Ленин сказал:

– Победив, мы Вам построим десять таких Василиев Блаженных».

А Матвей Ройзман в феврале 1924 года получил повестку из ГПУ, в которой ему предлагалось явиться туда «через два дня к такому-то часу». Он показал повестку Есенину, и тот повёл его в дом в Большом Гнездиковском переулке:

«Там было немало народу. Есенин взял меня за руку, подвёл к очень яркой красивой женщине Анне Абрамовне Берзинь… Она пригласила меня в соседнюю комнату, прочла повестку, потом приоткрыла дверь и назвала кого-то по имени-отчеству. Вошёл солидный мужчина в плотно облегавшем его фигуру сером костюме, под которым чувствовалась выправка военного».

Мужчина (явный чекист) порекомендовал пойти в ГПУ обязательно.

Ройзман пошёл. А там следователь…

«…выдвинул ящик стола, вынул из него папку, а из неё – вчетверо сложенный лист. Развернув его, положил передо мной. Я прочёл первый в жизни донос на меня. Он был подписан Птичкой-Силиным. В нём говорилось о том, что такого-то числа и месяца поздно вечером в «Стойло» зашёл представитель Мосфинотдела, а я угощал его вином и закуской».

Анатолий Дмитриевич Силин (по прозвищу Птичка) заведовал в кафе имажинистов финансовыми делами. В поступке Ройзмана не было ничего противозаконного, и ему ничего не стоило оправдаться:

«Я объяснил, что, во-первых, за столиком сидели Есенин, Шершеневич и Грузинов. Мы действительно пили красное вино и закусывали сыром. Мы пригласили представителя Мосфинотдела за столик и угощали его из чувства гостеприимства, нам же абсолютно ничего не нужно от Мосфинотдела: вопрос о снижении налога «Ассоциации» решал не Мосфинотдел, а Моссовет».

Вернувшись из ГПУ в кафе «Стойло Пегаса», Ройзман застал там Сергея Есенина с Вадимом Шершеневичем и рассказал им о доносе Силина-Птички.

«Глаза Сергея заполыхали синим огнём.

– Ты ничего не говори Птичке. Мы сами с ним потолкуем!

О том, как Есенин разыграл Силина, я узнал от Вадима. Сергей привёл полностью содержание доноса на меня. Когда побледневший Силин спросил, откуда всё это известно Есенину, он ответил, что это большой секрет. Сев на своего конька, Сергей настолько застращал Силина, что тот стал просить Есенина заступиться за него передо мной».

История эта необыкновенная. И возникает вопрос: почему Ройзман, сам служивший в ГПУ, получив повестку, обратился за помощью к Есенину? Это могло произойти только в том случае, если Матвей считал есенинские связи намного солиднее своих собственных.

В самом деле, знакомства у Есенина были внушительные. Например, именно тогда он познакомился с Петром Ивановичем Болдовкиным, носвшим псевдоним Чагин. Об этом – Илья Шнейдер:

«П. И. Чагин познакомился с Есениным в феврале 1924 года в квартире народного артиста В. И. Качалова. В то время он был вторым секретарём ЦК Азербайджана и редактором газеты «Бакинский рабочий», на страницах которой впервые были опубликованы многие стихи Есенина».

Напомним, что пост первого секретаря ЦК Азербайджана занимал тогда Сергей Миронович Киров (Костриков). А Василий Иванович Качалов (Шверубович) был в ту пору просто артистом Московского Художественного театра (звание заслуженного артиста Республики ему присвоили 16 сентября 1924 года).

А теперь пришло время рассказать о том, что у секретаря политбюро Бориса Бажанова не сложились отношения с Генрихом Ягодой, занимавшим видную должность в ОГПУ. Ягода написал и послал лично Сталину некий документ, в котором заявлял, что Бажанов – «скрытый контрреволюционер». Генсек с этим доносом ознакомился и показал его Бажанову, а тот написал в воспоминаниях:

«– Что вы по этому поводу думаете? – спросил Сталин.

– Товарищ Сталин, – ответил я с лёгким оттенком укоризны, – вы ведь знаете Ягоду – ведь это же сволочь.

– А всё-таки, – сказал Сталин, – почему же он это пишет?

– Я думаю, по двум причинам: с одной стороны, хочет заронить какие-то подозрения насчёт меня; с другой стороны, …хочет заранее скомпрометировать всё, что я о нём могу сказать вам или членам Политбюро.

Сталин нашёл это объяснение вполне правдоподобным…

На этой базе и установились мои взаимоотношения с ГПУ; время от времени Ягода извещал Сталина об их уверенности на мой счёт, а Сталин равнодушно передавал эти цидульки мне».

В начале весны 1924 года Лев Троцкий всё ещё находился на лечении в Сухуме. В борьбе с ним «тройка» (Зиновьев, Каменев, Сталин) сделала ещё один шаг.

Борис Бажанов:

«…в начале марта новый пленум наносит новый удар по Троцкому: заместитель Троцкого Склянский (которого Сталин ненавидит) снят; утверждён новый состав Реввоенсовета; Троцкий ещё оставлен председателем, но его заместителем назначен Фрунзе…»

Лефовцы тоже решили атаковать своих недругов – 13 февраля в Большом зале Московской консерватории состоялся вечер «Леф вызывает своих критиков». Своими главными недоброжелателями соратники Маяковского считали литературоведов Бориса Вениаминовича Гиммельфарба и Петра Семёновича Когана, а также писателя и журналиста Николая Григорьевича Шебуева. Первый ещё в декабре 1923 года опубликовал в «Известиях» статью «Литература и революция», в которой подверг Леф и лефовцев жесточайшей критике. Коган и Шебуев тоже высказывались о Левом фронте искусств весьма неодобрительно.

Обиженные лефовцы решили достойно ответить.

Готовясь к этому вечеру, Маяковский написал черновые тезисы, в которых говорилось, что критики не желают признавать Леф, в то время как в пяти московских театрах идут пьесы лефовцев (в театрах Москвы в 1923–1924 годах, в самом деле, шли пьесы Маяковского, Третьякова, Каменского, Хлебникова и других лефовцев). Леф признала «даже заграница», печатавшая произведения Кручёных и Маяковского. И поэт делал вывод:

«Но Лефу этого мало. Леф в отчаянии. Нас не принял Гиммельфарб.

Кто он?

Мелочь, но из-за Гиммельфарба глядят тысячи Гиммельфарбиков».

Желая ударить по своим критикам побольнее, Маяковский назвал свой доклад «Анализ бесконечно малых».

Наступило 13 февраля. На следующий день «Вечерняя Москва» написала:

«Началось с осады Большого зала Консерватории. Публика – больше всё молодёжь – с решительным видом, с зычными криками рвались в будку администратора, на лестницы, и, казалось, что вся эта масса повела правильную осаду на лефов, но оказалось, что публика пришла с самыми мирными и дружелюбными намерениями, пришла послушать и – в случае нужды – горой постоять за своих поэтов».