Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Филатьев cтр.№ 72

«Хотя Маяковский, ссылаясь на нездоровье, и отказался выступать с докладом, однако, по его же собственным словам, "его втянули в это дело": поэта засыпали градом записок, ставящих как раз те вопросы, которые Маяковский должен был затронуть в своём докладе. Завязалось своеобразное "собеседование" (говорил один Маяковский, а с мест только подавали реплики)…»

Потом пришлось и стихи прочесть. И газета подводила итог:

«Несомненно, Маяковский – крупнейшее явление в нашей революционной литературе, а его выступление в Запорожье ценно тем, что всколыхнуло слушателей и выявило большой интерес к революционному искусству, интерес, который у нас ещё никак не реализован».

Павел Лавут:

«Возвращаемся в Днепропетровск. Ни машин, ни извозчиков. Еле добрались до гостиницы на грузовике. Маяковский так ослаб, что мне пришлось ему помочь подняться на третий этаж.

Врач категорически запретил выступать: температура тридцать девять, грипп, ангина».

В результате все запланированные выступления пришлось перенести на более поздний срок.

А газета «Комсомольская правда» в этот момент объявила читателям, что сотрудники ОГПУ обнаружили новых врагов советской власти. Началась кампания по их дискредитации, проходившая под заголовком «Лицо – на врага!». В очерках и корреспонденциях с мест эти «враги», которым до поры до времени каким-то образом удавалось искусно маскироваться, теперь разоблачались бдительными журналистами.

К этим «разоблачителям» оперативно подключился и Маяковский, чьё стихотворение «Лицо классового врага» газета напечатала 29 февраля. Поэт разъяснил, что новыми врагами рабоче-крестьянской державы являются «новый буржуй» и «новый кулак», и что они «почти неотличимы» от прочих советских граждан. В самом деле, как, к примеру, опознать «нового буржуя», если у него…

«Вид / под спеца, / худ с лица —

не узнаешь подлеца»?

Да и «новый кулак» стал совсем не таким, каким он был ещё совсем недавно, так как коренным образом изменил своё обличие. Поэт представлял его читателям:

«Хотя / кулак / лицо перекрасил,

и пузо / не выглядит грузно —

он враг / и крестьян / и рабочего класса,

он должен быть / понят / и узнан».

Иными словами, заявлял Маяковский, расслабляться советским гражданам нельзя ни в коем случае, поскольку, хотя времена ещё, вроде бы, мирные, тайная война – в самом разгаре:

«Не тешься, / товарищ, / мирными днями,

сдавай / добродушие / в брак.

Товарищи, / помните: / между нами

орудует / классовый враг».

Заодно к позорному столбу пригвождался и Михаил Булгаков – вместе с его «белогвардейской» пьесой «Дни Турбиных». Нет, нет, в разряд врагов поэт его не причислил, а всего лишь объявил любимцем «классового врага»:

«На ложу, / в окно / театральных касс

тыкая / ногтем лаковым,

он / даёт / социальный заказ

на "Дни Турбиных" – / Булгаковым».

Откуда у Маяковского, осень и зиму колесившего по городам и весям России, взялась эта неожиданная информация о новых «классовых врагах», вовсю орудовавших в стране, понять трудно. Поэта явно в очередной раз просветили Брики и Агранов.

Тем временем Кремль весьма решительно нацеливал всех на всеобщую индустриализацию страны и на ускоренную коллективизацию её сельского хозяйства. Очень скоро на это откликнулась экономика – ситуация в стране резко ухудшилась. Вновь были введены карточки на приобретение продуктов питания и товаров первой необходимости.

Возникло всеобщее недовольство. В партийных ячейках вспыхнули жаркие дискуссии, в газеты стало поступать множество писем, в которых ставились очень резкие вопросы. Кое-где начались забастовки.

Аркадий Ваксберг о той поре написал:

«1928-й… Начались массовые раскулачивания. НЭП доживал последние дни, а тем, кто поверил басням про "всерьёз и надолго", в самое ближайшее время предстояло расплатиться за свою наивность. <…> Концентрационные лагеря были переполнены заключёнными – пока что их скопом ещё не расстреливали, а лишь подвергали "социальной перековке", но звуки грядущих выстрелов уже были слышны каждому, кто не затыкал уши».

Было ясно, что власть должна предпринять что-то чрезвычайное.

Вот только что?

Расправившись с левыми оппозиционерами, неучи-большевики лишились тех, на кого можно было свалить вину за непрекращавшиеся трудности жизни. Но кремлёвские вожди по-прежнему заявляли, что во всём виноваты враги – как явные (внешние), так и замаскированные (внутренние). Однако мало было об этом заявить, надо было предъявить этих врагов народу.

Бенгт Янгфельдт:

«В марте 1928 года служба госбезопасности объявила о разоблачении сговора так называемых буржуазных специалистов в городе Шахты Донецкого бассейна. ("Буржуазными специалистами" называли инженеров и других квалифицированных работников, с которыми после революции сотрудничала коммунистическая власть в отсутствие собственных экспертов – ещё в 1927 году только 1 % коммунистов имели высшее образование.) Как утверждалось, инженеры и техники работали на контрреволюционный центр в Париже, и их обвинили в том, что они подрывали шахты в попытках саботировать советскую экономику».

А Маяковский в это время переехал из Днепропетровска в Киев, где 8 марта ему предстояло сделать доклад «Слушай новое». Местная «Пролетарская правда» написала:

«На эстраде поэт Маяковский…

– Мне говорят: зачем вы разъезжаете и читаете свои стихи? Это ж дело эстрады, а не ваше, не поэта это дело! Ер-р-рунда! Именно моё! Только моё! И я гораздо более рад этому многоуважаемому микрофону, который разносит слова мои, чем трём тысячам тиража какого-либо издания…

– Я, товарищи, болел, семь дней пролежал в постели, поэтому прошу все знаки одобрения и порицания оставить на конец».

Запланированные на 9 и 10 марта выступления в Виннице и Одессе из-за болезни Маяковского были перенесены на более поздний срок.

10 марта поэт вернулся в Москву, где уже вовсю продавался новый номер журнала «На литературном посту» со статьёй Корнелия Зелинского «Идти ли нам с Маяковским?». В ней приводились доказательства того, что поэт страдает «печоринской беспочвенностью», что он не умеет «ориентироваться в культурном наследстве», отчего его творчество стало «поверхностным» и поражает своим «выхолащивающим упрощенчеством». Вывод, который делался Зелинским был убийственно-разящим: