Окно в кабинете было поднято, ветерок гулял по занавескам. Стараясь не вступить ненароком в лужу крови, капитан подошёл к окну, выглянул в сад и хмыкнул. Затем он приблизился к секретерам, бегло осмотрел их и задумчиво поднял брови, отчего кожа на лбу у него пошла частыми поперечными морщинами.
Потом он повернулся к миссис Трелони, которая молча держала в объятиях бесчувственную дочь и, как безумная, смотрела на тело мужа, распростёртое на полу.
****
Конец дня пришёлся на суматоху: слуги бегали за доктором для молодой мисс, потом для миссис, приходили констебль, священник, близкие и соседи.
Всё это время капитан находился в доме своего нанимателя. О сумке со шкатулкой ему вспомнилось только к вечеру: она стояла там же, где он её оставил – в прихожей. С тяжёлыми мыслями, какие у каждого из нас вызывает чья-то внезапная смерть, он возвратился на корабль. Всю дорогу капитан думал о конечности бытия и бренности всего сущего, а ещё о бледности юной мисс Трелони.
Изменчивая английская погода снова сменила галс* – небо заволокло, с моря дул пронзительный ветер. На пристани капитан нашёл свою шлюпку, причаленную железной цепью к столбу, и притянул её поближе. Только темнота и мрачное расположение духа не позволили ему заметить тёмную фигуру, жавшуюся за одну из пушек, врытых в землю для причаливания небольших кораблей.
Вооружившись багром, капитан стал выводить шлюпку из лабиринта окружавших её судов. На открытом месте он заработал вёслами, и шлюпка пошла быстрее. Вода была чернее чёрного.
На следующее утро было так сыро и туманно, что, казалось, насилу рассвело. На кабельтов*, справа и слева, с борта шхуны трудно было разглядеть что-либо, а иззябшая команда имела бледно-жёлтые лица, под цвет тумана. Капитан первым делом послал узнать в дом мистера Трелони, теперь, увы, покойного, о состоянии здоровья мисс и миссис Трелони. Посыльный вернулся и рассказал, что миссис Трелони плачет, а юная леди всю ночь провела в горячке, но сейчас ей лучше. Капитан занялся своими делами.
Ближе к обеду к шхуне «Архистар» причалила шлюпка, в которой, кроме гребца, сидел юноша в простой, даже бедной одежде. Матросы доложили о нём капитану.
Тот выбежал на палубу в некотором замешательстве: к нему из Отли, небольшого йоркширского городка, приехал друг детства. Не то, чтобы капитан забыл о нём, нет, он ждал друга с нетерпением, – для него на корабле имелся важный груз, – но просто последние события заслонили капитану собою всё остальное.
Вновь прибывшего юношу звали Томас Чиппендейл. Его подняли на палубу. Был он небольшого роста, лет двадцати-двадцати двух, с тёмными, почти чёрными волосами и тёмными пристальными глазами. Лицо имел круглое, приятное, лоб – высокий и хорошо сформированный, красные полные губы его, беспрестанно складывались в лёгкую рассеянную улыбку. Во взгляде юноши чудилось что-то страстное, почти до страдания, и это ужасно не гармонировало с его рассеянной улыбкой.
– Здорово, дружище! – вскричал капитан и схватил Томаса в объятия. – Рад, что ты приехал!
Друзья представляли собой контрастную пару – быстрый и гибкий капитан и полноватый медлительный Томас. Казалось, что капитан и старше, и умнее, и опытнее Томаса. Да это так и было: капитан рано покинул родной город, много плавал и видел всякое. Тогда как Томас всё также жил в Отли, почти деревне, и учился столярному ремеслу, наблюдая за работой отца-столяра, а потом помогая ему. Семья Томаса трудилась с утра до вечера, но жила бедно, кое-как сводя концы с концами, мечтая, что ещё немного осталось потерпеть, поднатужиться – и жизнь наладится. Но время шло, а денег в семье всё не прибавлялось.
Теперь капитан по просьбе друга привёз ему с Ямайки «американское красное» дерево. Причём привёз совершенно случайно, в последний момент погрузки взяв в трюм несколько стволов больше для балласта из-за нехватки груза.
Открыв люки, чтобы стало светлее, капитан зажёг фонари, и друзья спустились в трюм. Пробираясь в щели между невыгруженными ещё тюками и ящиками, обходя бочки с оставшейся водой и мешки с провизией, огибая ящики из-под вина, бочонки для джина и почти израсходованные запасы угля, они спустились до внутренней обшивки, до самого днища. Здесь лежали небольшие прямые стволы, испускающие приятный аромат, похожий на запах специй.
– Ах, Дэниэл! Как я тебе благодарен! – воскликнул Томас.
– Да ладно, что ты, – пробормотал капитан, он вспомнил предысторию подарка и совсем смутился. – Извини, я не стал вытаскивать стволы на палубу.
– И не надо, и очень хорошо… Я сам их подготовлю для сушки, – ответил Томас, нежно гладя деревья по темной коре.
И он с тихой страстью стал рассказывать, что стволы нельзя сразу выносить на воздух, а уж тем более на солнце – это может погубить древесину, и она пойдёт трещинами, что стволы надо ещё очистить от коры, а торцы стволов – закрыть вощёной бумагой, что бумагу, и воск, и все инструменты он привёз с собой.
Капитан смотрел на друга, как завороженный: он любил, когда обычно молчаливый Томас вдруг вот так, всегда неожиданно, начинал рассказывать о чём-то своём, и тогда лицо его преображалось. Вот и сейчас лицо Томаса в свете фонарей показалось капитану почти прекрасным.
Спать они легли за полночь.
****
Утром непостижимая английская погода опять переменилась.
Только какая она была на этот раз, я сказать вам не берусь – никто этого не помнит за давностью лет. День этот примечателен был тем, что за капитаном прислали слугу с извещением, что погребальная проповедь и похороны безвременно усопшего мистера Трелони, сквайра, состоятся в приходской церкви Сент-Мэри-Редклифф.
Похороны мистера Трелони, несомненно тягостные для любого чувствительного сердца, я описывать не буду, они не интересны для нашей истории. После похорон родственники и близкие покойного проследовали на поминальный обед. Вот о них-то и надо сказать несколько слов…
Общество собралось внушительное, и среди этих господ только капитан оказался не в парике, поэтому он ясно чувствовал на себе недоуменные взгляды. Но капитана было не так-то просто смутить какими-то взглядами. Он сам принялся незаметно разглядывать собравшихся.
Мистер Джордж Трелони, младший брат покойного, сидел во главе стола, уставленного цветами и серебром, между хозяйками дома – миссис и мисс Трелони. Пожалуй, трудно было бы найти себе окружение более прекрасное: родственницы фланкировали его подобно двум розам – зрелой и едва расцветающей. Сам же дядя Джордж был невысок, поджар и тщедушен, не в пример своему покойному брату. Кудрявый светлый парик-аллонж на нём казался большим и тяжёлым.
Рядом с юной мисс Трелони находилась её подруга Мэри Уинлоу. Девушка делала круглые глаза, поднимала вверх бровки и старалась держать спину прямо, но видно было, что она сама смущается своих резких и порывистых движений.
По правую руку от миссис Трелони сидел высокородный Джон Грей из рода самого Генри Грея, английского государственного деятеля эпохи королей Тюдоров, впрочем, казнённого (с конфискацией имущества) кем-то из этих королей ещё в 1554 году. Невозмутимость, свойственная белокожей расе английских аристократов, леденела в холодных и прекрасных, как ясное зимнее небо, голубых глазах Джона Грея. Этому великолепному морскому офицеру, состоящему на службе Его Величества, было около тридцати лет.