Живая душа - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Максимов cтр.№ 107

«Вот, хорошо, что вспомнил об этом эпизоде. Надо сходить в лесок, наломать пихтовых веток для веника». Ибо крапива, которой я тоже люблю в парной пройтись по суставам и пояснице, уже пожухла, а берёза облетела.

– Ася, в лес! – скомандовал я собаке, охотящейся у старого плетня за очередной мышью-полёвкой.

Громко фыркнув в разрытую передними лапами сверху норку, и весело вильнув хвостом, она тут же устремилась за мной. И уже через минуту, сразу за нашим забором, загнала на берёзу бурундука, принявшись азартно его облаивать. И иногда даже покусывая от нетерпения кору берёзы и скребя по стволу передними лапами. При этом она постоянно оглядывалась на меня, не понимая, почему же я не принимаю участия в охоте.

– Ася, ну как тебе не стыдно. Загнала бурундучишку, а облаиваешь, как соболя, – пристыдил я её. – Пошли.

Впрочем, Ася, не обратив никакого внимания на мои увещевания, даже не подумала отойти от берёзы, на ветвях которой, почти у самой вершины, сидел бурундук и не то с ужасом, не то с любопытством глядел на неистовства собаки чёрными бусинками глаз. Я понял, что это надолго, и пошёл к месту, где рос пихтарник, один.

Наломав веток, я вернулся на дачу. Сделал веник. Подбросил в банную печь дров. И всё это время и долго ещё потом слышал призывный лай Аси. Что поделаешь, промысловая собака не может без работы. А отличать бурундука от белки или соболя – это уж не её задача.

На трёхчасовом пароме тоже никто не приехал…

Подождав до половины четвёртого, то и дело поглядывая в окно на тропинку, ведущую от калитки к дому, достал из прикроватного шкафчика чистое бельё, большое банное полотенце и пошёл в баню.

Термометр в парилке показывал больше 80 градусов.

Я с удовольствием улёгся на сухие горячие доски полка, перевернул песочные банные часы, рассчитанные на пятнадцать минут, и стал наблюдать, как из верхней стеклянной колбы в нижнюю равномерно струится песок.

«Вот так и наша жизнь течёт. Неспешно вроде бы и незаметно. А то, чему ещё суждено течь, осталось, в сущности, не так уж много, – как-то безразлично подумал я. – И большую часть времени человек, увы, одинок…» – безрадостно закончил я свою мысль. Стараясь припомнить полузабытое, а, может быть, и не дописанное в минуту грусти стихотворение: «Одиночество – штука скверная. Но зато беспредельно верная, лишь тебе, лишь тебе одному, средь толпы, на юру, на пиру, в опустевшем внезапно дому…» Так, кажется, было?

Я постарался отогнать от себя печальные мысли и, чувствуя, как обильно потёк пот, искренне вымолвил, наслаждаясь добрым жаром, струящимся от раскалённых камней в открытом сверху кармане печи: «Господи, благодарю тебя за все великие милости твои».

«Может быть, Дмитрий приедет пятичасовым? Он ведь обещал по телефону навестить меня как-нибудь», – обнадёжил я себя, продолжая неподвижно млеть на полке, лёжа на спине и не думая уже ни о ком, кроме сына, которого мне так недоставало всё это лето. И даже прошлогодние такие горькие летние месяцы, но проведённые вместе с ним, вспоминались теперь как что-то хорошее, но очень далёкое…

После первого захода в парную, ещё без веника, я постирал в тазике, в моечном отделении, кое-какие вещички: носки, трусы, футболку, майку… Развесил всё это под потолком, на протянутой там верёвке. Побрился. Вымылся кумысным шампунем, подаренным мне давнишней знакомой, живущей теперь в Таллине, приехавшей в Иркутск к матери, а заодно и отдохнуть, хотя бы недельку, со своим взрослым сыном на Байкале. Сын, правда, прожил у меня на даче только пару дней и укатил обратно в город, к бабушке.

Вышел в предбанник и полежал там немного в прохладе на лавке.

Затем, ощущая лёгкий озноб, вернулся в мойку, запарил в тазу веник. Отчего в помещении сразу распространился приятный аромат пихтовых веток. Налил несколько ковшиков позеленевшей после запарки веника воды в небольшую кастрюльку и, прихватив вогнутую с одного бока алюминиевую кружку для плескания горячей воды на камни, вошёл в парную.

Плеснув несколько раз на дружно зашипевшие в ответ камни и растянувшись на полке, почувствовал, как горячий пар обволакивает всё вокруг своим благодатным, до озноба, жаром. И сразу же, как туманом, затягивается от этого небольшое окно парной. Как следует пропотев и до изнеможения (ещё раза два поддав) нахлеставшись веником, выскочил на крыльцо бани, окатился ведром холодной воды, приготовленным там заранее.

Подобную процедуру повторил трижды.

После обжигающе холодной воды полежать на горячем полке было особенно приятно. И я порою взглядывал в наполовину запотевшее оконце парной, за которым мелкой сеткой сыпал злой осенний дождь да от ветерка вздрагивала тёмная мокрая ветка берёзы с несколькими сохранившимися на ней жёлтыми листьями.

«Скорее всего, непогоды испугались…» – подумал я о друзьях, собиравшихся приехать на выходные. И увидел, как разноцветным веером за окном быстро промелькнули опавшие листья, чем-то похожие в эту минуту на внезапно всполошившуюся стаю птиц.

«Вот и лист полетел бесприютный, в невесёлой моей стороне. И меня гонит ветер попутный, на моём ненадёжном челне…» – вспомнились первые строки давнишнего стихотворения, написанного как-то осенью, когда здесь на даче мы были с Наташей. И я вдруг удивился тому, что несколько лет назад, когда ещё она была жива, я, значит, тоже мог грустить? А мне-то казалось, что эта тоска и неведомое мне ранее чувство одиночества поселились в душе моей только после её ухода в мир иной. Хочется думать, лучший, более совершенный, чем наш…

После бани, где я провёл больше двух часов, обернув вокруг бёдер махровое полотенце, босиком потопал к дому. Поднося руку к лицу, чувствовал неповторимо приятный запах пихтовой хвои. Ноги ощущали влажную мягкость и прохладу травы, а всё тело, от которого шёл пар, легко покалывал осенний ветерок. А тут ещё, как частенько бывает на Байкале, внезапно брызнуло яркое солнце! И всё заискрилось, засверкало, заблестело вокруг: мокрая листва, трава, стволы берёз, отдельные капли минувшего дождя, играющие всеми цветами радуги на бельевой верёвке. Стало почти тепло, как летним вечером. «Только темнело тогда гораздо позже. Сейчас уже в половине девятого – ночь».

Время подходило к шести вечера, и я понял, что и на пятичасовом пароме тоже никто, похоже, не приехал. От парома до нас идти минут двадцать. А по короткой дороге, горной тропинке, и того меньше.

Обсохнув на крыльце, я зашёл в дом, в котором от протопившейся печи было тепло. Достал из шкафчика светлые летние джинсы, нравившуюся Наташе голубую рубашку. Она всегда говорила, когда я одевал её: «Она тебе под цвет глаз». Молча оделся. Вышел на веранду, где от вечернего солнца было тепло. Нарезал в берестяную хлебницу чёрного хлеба. Поставил на стол свою любимую желтую, как большой блин, керамическую тарелку. Справа положил нож, слева вилку, рядом поставил небольшую стеклянную стопку и старинную пивную кружку. Сходил в дом, проверил, не остыла ли на плите в большой сковороде еда. Вернулся на веранду, достал из холодильника шкалик с водкой и бутылку пива…