Дьяволина Горького - читать онлайн книгу. Автор: Дердь Шпиро cтр.№ 12

Ну, ответил я Сталину, сказал Алексей, хитро усмехаясь. Он дал эмигрантской газете “Последние новости” замеченное многими интервью, которое потом опроверг таким образом, что на самом деле не опроверг.

Газета была широко известная, выходила в Париже тиражом свыше 30 тысяч экземпляров, что очень много, если вспомнить, что, например, книги Бунина даже после Нобелевской премии расходились в количестве от силы полутора тысяч. Выпускал “Последние новости” Милюков, историк, при царе – лидер кадетов в Государственной думе. И тоже поклонник Марии Федоровны, человек рафинированный, помню, даже со мной здоровался всегда первым. Как бы кадеты ни выступали против самодержавия, Ленин твердил, что дорога у либералов одна – направо, а не налево. Когда Милюков был министром иностранных дел Временного правительства, то именно он разрешил эмигрантам-революционерам вернуться на родину, за что Ленин с товарищами его отблагодарили, перебив кадетов после захвата власти. Милюков был против сепаратного мира с немцами, за это большевики заклеймили его как британского шпиона. Милюков вовремя подал в отставку и еще до Октябрьского переворота бежал из Петрограда.

Так вот, в “Последних новостях” напечатали материал под названием “Горький о Ленине”. Как сообщалось в газете, 7 марта 1926 года римский корреспондент лондонской “Обсервер” беседовал с Горьким, и далее следовал перевод их беседы на русский язык. Смысл текста, сказал Алексей, такой: Ленин и правда принес в Россию надежду, и это большое дело, но он передал бразды правления невежественной, дикой, необразованной крестьянской массе, которая только теперь просыпается от зверского состояния. Воинственный оптимизм в России есть нечто большее, чем коммунизм в Европе. Большевизм в России имеет сильные психологические корни, а без корней не бывает цветов. Не будучи итальянцем, он не может почувствовать, в чем заключаются духовные корни фашизма, но он знает, что Муссолини, который своим оптимизмом и самобытностью сильно напоминает Ленина, не может быть пересажен с римского Форума в Англию или во Францию без крайне тяжелых последствий. Поэтому все, кто хотел бы копировать большевизм, фашизм или какую-то их разновидность, должны прежде всего осознать их реальное, истинное значение и не следовать их примеру.

Уж яснее не скажешь, с гордостью заявил Алексей. А несколько дней спустя газета опубликовала его опровержение, адресованное “милостивому государю Павлу Николаевичу”. И в нем Алексей писал, что с 1923 года, когда он приехал в Италию, он ни разу не бывал в Риме и жил не на Капри, как сообщает газета, а в Сорренто, с ноября же двадцать пятого года живет в Неаполе. Корреспондент “Обсервер” не посещал его ни в Сорренто, ни в Неаполе, и “политических” интервью он никогда никому не давал. И в конце приписал: “Если Вы, Павел Николаевич, сочтете уместным напечатать это письмо, я ничего не имею против. С уважением к Вам, М. Горький. Неаполь, Позиллипо, вилла Галотти”. В самом тексте он не опроверг ничего. В “Обсервер”, на который ссылаются “Последние новости”, сказал он с лукавой улыбкой, никакого интервью не было, так что вдвойне понятно, что ничего подобного он не говорил. И если советские власти захотят проверить, то он действительно жил в то время на вилле Галотти. В “Иль Сорито” оставался только Ракицкий, пока там делали дезинфекцию. Дело в том, что Тимоша заразилась от Валентины Ходасевич тифом и попала в больницу, а вся компания переселилась временно в пригород Неаполя. Алексей был уверен, что Валентина приехала с тифом не случайно, семью заразили умышленно, и чудо, что все они не перемерли. Когда он рассказывал мне об этом тифе, я сразу засомневалась: если Сталин настолько нуждался в Горьком, что непременно хотел его видеть подле себя, то зачем же ему травить семью? Но уж такая царила тогда атмосфера, что не существовало мерзости, в которую было бы невозможно поверить.

Как же не повезло ему, продолжал он описывать мне свои обстоятельства, что Гельфанд умер, когда только начал погашать свой долг.

Гельфанда я не знала. По рассказам, это был тучный и волосатый брюнет, человек отвратительный и мошенник, каких еще свет не видывал, в чем сходились все его знавшие. Он обжирался и пил в собственном дворце на Ванзее, перед смертью весил полтора центнера и был в состоянии сесть, только если под задницу ему подставляли два стула. Умер он от апоплексического удара, на его состояние по требованию наследников наложили арест, и на дальнейшие выплаты Алексей уже не рассчитывал – такого размера наследство адвокаты обычно не выпускают из своих рук.

В 1902 году Алексей на севастопольском вокзале заключил с Гельфандом соглашение о сборе поступлений от пьесы “На дне”. Мария Федоровна, узнав об этом, пришла в ярость, и оказалась права. Гельфанд жил уже под фамилией Парвус, он был в бегах и вскоре оказался в Европе. Двадцать процентов от сборов в Германии полагались Парвусу, который был одновременно и членом РСДРП, и членом германской социал-демократической партии; от остальной части четверть шла Алексею, а три четверти – в кассу большевиков.

В последующие четыре года только в Берлине пьеса шла более 500 раз, у Парвуса собралось 130 тысяч немецких марок, и он всё украл. Отправился путешествовать по Италии с какой-то барышней, которую годы спустя издали показали Алексею в одном парижском кафе. Весьма приятная была дама. “Дорогая моя, – подумал тогда Алексей, – ох, дорогая”. О растрате Алексей доложил немецким и русским социал-демократам, но Ленин этим делом заниматься не захотел. Парвус тогда был уже и германским агентом и, как говорила Мария Федоровна, в этом качестве был важнее для партии, чем потерянные социал-демократами деньги. Алексей все равно продолжал финансировать партию, так что Ленин внакладе не остался.

На украденные деньги Парвус организовал в Греции оружейное производство, разразилась война, и он стал миллиардером. Это он в 1917-м договорился о том, чтобы Ленина с тремя десятками соратников в опломбированном вагоне доставили из Швейцарии, транзитом через Берлин, на родину – в обмен на сепаратный мир. Пока вагон целый день стоял в Берлине, Ленин так и не согласился лично встретиться с Парвусом, а послал на вокзал для переговоров одного из своих людей, Ганецкого. Уже тогда речь шла о сепаратном мире, который позднее был заключен в Брест-Литовске. В щекотливых делах он всегда выдвигал на передний план других.

Парвус обжорствовал, пил и развратничал. Когда в 1921 году в Берлине Алексей пригрозил взыскать с него через суд украденные почти двадцать лет назад деньги вместе с процентами, адвокаты пришли к соглашению о выплате по частям, в течение пяти лет, но едва Парвус начал расплачиваться, как его хватил кондрашка. Этот удар нанес Алексею не Сталин, но уж очень некстати это случилось.

На резко упавшие доходы он должен был содержать два десятка людей да еще, как он делал и раньше, кормить-поить ораву гостей. В погребе, рядом с запасами герцога ди Серракаприола, громоздились и Алексеевы – вино белое, красное, коньяки. Когда я впервые это увидела, то подумала, что тут на годы хватит, но уже через пару месяцев запасы пришлось пополнять. Когда я приехала, Катерина Павловна попросила меня поговорить с Алешей, чтобы прекратил финансировать Варвару и Нину, но я не стала с ним говорить. Потом она еще намекнула мне, что и Мура Алеше обходится слишком дорого. Я только кивнула.